Гавани Луны - [9]

Ровно в эту же секунду зазвонил телефон.

Никаких сомнений в том, кто именно вызвал этот звонок, у меня не возникло. Я подошел к тумбочку у кровати, и, смахивая что-то потекшее из носа – видимо, это была кровь, и именно ей я запачкал простыню ночью, такое случалось, у меня слабые узкие сосуды, – протянул руку наугад. Уронил трубку. Чертыхнулся.

Не чертыхайся к ночи, – сказал тоненький голосок.

Не поминай всуе его имя к ночи, – сказал он.

Сейчас уже утро, – сказал я.

Пусть и раннее, – сказал я.

К тому же, никакого Его нет, – сказал я.

Она недоверчиво хмыкнула. Я мысленно согласился. Кто, как не он, Дьявол, чье имя не стоит поминать в ночи, послал мне ее? Люба – а это была она – вздохнула. Я буквально видел, как она заложила ногу за ногу. Она была моей любовницей. Моей Бывшей любовницей. И звонила мне впервые за четыре с половиной года. Нужно ли говорить, что у меня отпали какие-либо сомнения в реальности существования того, чье имя мы боимся называть в ночи? Не было никаких сомнений. Сам Дьявол послал мне ее. А что же Бог? Неужели объявится еще одна женщина, подумал я, и переступил с ноги на ногу. И только тут почувствовал, что на полу мокро.

Ты не звонила очень долго, – сказал я.

Я думала, что никогда не позвоню, – сказала она жалобно.

Но что-то толкнуло тебя сделать это, – выжидающе сказал я, терпеливо ожидая подтверждения.

Верно, – сказала она.

Ты слепил из воска мою фигурку и сунул ей между ног мобильный телефон? – спросила она.

Ты никогда не шутила достаточно удачно для того, чтобы я рассмеялся, – сказал я.

Ты никогда не был достаточно вежлив для того, чтобы спросить меня о причине звонка, – сказала она.

Верно, – сказал я.

Я просто говорил «приезжай» и ты приезжала, – вспомнил я.

Я приезжала, и мы трахались, – сказала она.

Ты приезжала и мы трахались, – сказал я.

Снова переступил с ноги на ногу, пытаясь понять, почему пол мокрый, и прислушался. Она, конечно, была пьяна.

Приезжай, – сказал я.

Ох, милый, – сказала она.

А, ну да, – сказал я.

Большая часть свободного времени Любы уходила на то, чтобы избавиться от болезненных зависимостей. Алкоголь, сигареты, иногда наркотики, ну и я. Порой мне это льстило, иногда безумно раздражало. Особенно в те дни, когда у меня не было женщины, и я буквально шаманил на то, чтобы хоть одна из них появилась в утро моих невероятных похмелий и эрекцией. Люба была рослой, сумасшедшей оторвой с огромной грудью пятого размера, что порой служило ей поводом для рефлексии. Исключительно во время пьянок, конечно. Напившись, она причитала над тем, что из-за груди мужчины считают ее шлюхой, тащат в постель на раз-другой, и бегут от серьезных отношений, потому что не верят в их возможность с женщиной с Таким Бюстом. Иногда, впрочем, я подозревал что она страдала бы от груди первого размера не меньше, а то и больше. Она вытворяла безумные вещи – опять же, благодаря алкоголю, – и иногда спала с тремя-четырьмя незнакомыми мужиками за день. Но деньги у нее водились, их регулярно снабжал дочь папаша – владелец трех самых модных коктейль-баров города. Так что в нашем городе Любе легко прощали то, за что другая, менее состоятельная, девушка, давно бы очутилась за бортом общественного мнения. У нее были плотные, красивые ноги. И почти не было живота. Глаза у нее все время блестели, а волосы были черными и жесткими. Кажется, я ничего не упустил? Ах, да.

Она была влюблена в меня.

По-настоящему. Так что лет десять назад, когда я вернулся в Кишинев из Стамбула в статусе признанного писателя, и стал склеивать разбитое сердце влагалищными соками, которые жадно черпал между ног самых разных женщин своего городка, Люба даже пробовала жить со мной. Конечно, из этого ни черта не получилось. Я не жаждал верности и не мог дать ее. Люба страдала из-за этого, но с удовольствием передала меня по цепочке своей подруге. Ту звали Ирина, – для друзей и любовников Рина, – и она тоже увлекалась пьянством, прикладной магией и большими, твердыми членами. Поскольку я имею прямое отношение к последнему и первому, и опосредованное – ко второму, мы с Риной сошлись легко и быстро.

Всякий раз, когда я вспоминаю о той легкости, с которой вы с Риной изменили мне, – сказала как-то Люба, – я прихожу в уныние.

Брось, – говорил я, – кто, как не ты, свела нас?

Да, – говорила она, – но дело-то не в этом?

А в чем, малыш? – спрашивал я, засаживая ей поглубже, и заползая на нее повыше, ведь я обожал миссионерскую позицию с Любой, это всегда наводило меня на мысли об инквизиторах в лесах Парагвая и насилуемых ими индианках.

Я всегда завидовала Рине за ту легкость, с которой она дает мужикам, – говорила Люба, кося своими глазами индианки, – нет, не тело, а что-то…

Помню, как она сошлась со своим первым мужиком, который трахнул ее, когда мы учились в частном колледже в Яссах, вот была потеха, – говорила она, глядя мне в глаза и подергивая ляжками.

Впрочем, нет, не стану рассказывать, – говорила она, запрокидываясь.

Вот сучка, – смеялся я, вцепившись ей в грудь, – ты же уже рассказываешь.

Продолжай, – говорил я.

Ну, – говорил я.

Да говори уж, мне же все равно плевать, – говорил я.