Гамлет. Шутка Шекспира. История любви - [35]
Мой милый Дамон, о поверь,
На этом троне цвел
Второй Юпитер; а теперь
Здесь царствует... павлин.
"Вы могли бы сказать в рифму" - говорит Горацио, давая понять, что вполне уловил намек. Но Гамлету не до рифм. В его душе начинает закипать тихая ярость. "О дорогой Горацио, я за слова призрака поручился бы тысячью золотых. Ты заметил?" - говорит он. "Очень хорошо, мой принц". - "При словах об отравлении?" - "Я очень зорко следил за ним".
Разговор прерывается появлением Розенкранца и Гильденстерна. И мы тоже остановимся здесь и попробуем выяснить, что же все-таки скрывается за неприметным именем Дамон, которым Гамлет назвал Горацио.
История утверждает, что Дамон и Финтий, два пифагорейца, жили некогда в Сиракузах (IV в. до н.э.) и явили собой достойный образец преданности и дружбы. Финтий был замешан в заговоре против местного тирана Дионисия II (или Дионисия I); его схватили, и он был приговорен к смерти. Накануне казни Финтий попросил Дионисия отпустить его на некоторое время, так как неустроенные семейные дела требовали его присутствия. Взамен он предложил оставить заложником Дамона. Дионисий согласился. Он был уверен, что Финтий сбежит, предав своего друга, и был не прочь на это посмотреть. В назначенный срок Финтий не вернулся. Дамона уже повели на казнь, когда по дороге их догнал запыхавшийся Финтий. Он извинился за опоздание, сказав, что семейные дела задержали его. Дионисий был настолько поражен поступком Финтия, что даже простил его.
Таким образом, имя Дамон, которым в пьесе явно не случайно назван Горацио, еще раз подтверждает намнастоящую суть их взаимоотношений. И, разумеется, сравнивая Горацио с Дамоном, Гамлет видит себя Финтием. Что ж, аналогия вполне уместна, ведь Гамлет собирается убить короля, как и Финтий намеревался убить Дионисия. Однако нет ли в этом сравнении более глубоких пластов? Не двухслойна ли и эта метафора? Давайте выясним, кто такой Дионисий, о котором наверняка был прекрасно осведомлен Гамлет, раз уж он был прекрасно осведомлен о том, кто такой Дамон.
В молодости Дионисий был наемником, то есть никем. Тем не менее но сумел стать cтpaтeгoм aвтoкpaтopoм и был им с 406 по 367 год до н.э. Кстати, он сочинял трагедии. Что неудивительно, поскольку в личной жизни ему катастрофически не везло. Дионисий страстно любил некоего Диона, младшего брата своей жены, и даже объявил его своим наследником вместо сына. И все бы хорошо, однако в учителя Диону он опрометчиво пригласил Платона, который, естественно, не менее страстно влюбился в юношу и даже сумел склонить его к взаимности. В результате ревнивый Дионисий продал Платона в рабство, а Диону уготовил еще более страшную участь - женил его на своей дочери. А некоторое время спустя ему и попался заговорщик Финтий, который состоял в интимной связи с юношей Дамоном. Перед казнью Дионисий действительно отпустить Финтия уладить кое-какие домашние дела, поскольку Финтий действительно оставил в залог себя своего возлюбленного Дамона. Разочарованный в людях Дионисий был уверен, что Финтий сбежит, наплевав на все и на всех. Однако Финтий сдержал слово и честно вернулся - на радость Дамону и на свою верную гибель. Потрясенный такой необыкновенной любовью, Дионисий отпустил Финтия и даже... смиренно попросился к ним третьим! Однако счастливые влюбленные отказали могущественному aвтoкpaтopу.
Не является ли этот исторический контекст еще одним косвенным доказательством того, что король был некогда любовником Гамлета, но бросил его ради короны, путь к которой лежал через постель Гертруды? Разумеется, является. Ведь если Дамон в пьесе не случаен, то не случаен и Дионисий, лишь прикрытый первым слоем метафоры.
Итак, Гамлет-Финтий задумывает убийство короля-Дионисия. Гамлета-Финтия ожидает расправа за это. Но может быть, король-Дионисий отпустит Финтия-Гамлета, поразившись силе его любви? Вряд ли. Ведь если Дамон является в пьесе прямо пропорциональной метафорой, то Дионисий является метафорой обратно пропорциональной: король-Дионисий не хочет быть третьим в союзе Гамлета и Горацио. Он больше не хочет быть даже первым!
У короля-Дионисия нет причин сохранять жизнь ненужному ему, опасному Гамлету-Финтию...
*
А между тем возвратившиеся Розенкранц и Гильденстерн сообщают принцу, что королева, расстроенная всей этой историей, хотела бы видеть принца, поскольку его поступки повергли ее в недоумение. Собственно, на этом Гильденстерн и Розенкранц могут уйти. Принц их больше не задерживает, более того - его ответы начинают иметь оттенок едва ли не откровенной неприязни к ним. Так что самое время с достоинством удалиться. Но они не уходят.
"Мой принц, вы когда-то любили меня", - говорит Розенкранц. "Мой добрый принц, - говорит Розенкранц, - в чем причина вашего расстройства?"
Да что это с вами, удивляется принц, уж не в сети ли вы хотите меня загнать?
Да господь с вами, тут же говорит Гильденстерн.
"О, мой принц, - говорит Гильденстерн, - если моя преданность слишком смела, то это моя любовь так неучтива".
Да ну, удивляется принц, а не взять ли вам флейту да не сыграть ли вам на этой дудке?
Обращение к дуракам. Предупреждаю сразу: или немедленно закройте мое эссе, или потом не упрекайте меня в том, что я в очередной раз грубо избавила вас от каких-то там высоконравственных розовых очков, которые так успешно, как вам казалось, скрывали ваше плоскоглазие и круглоумие.
Понятия не имею, с чьей легкой руки пошло гулять по свету ложное утверждение, что Шекспир "небрежен". Возможно, тот, кто сказал об этом первым, ошибался искренне. Но армия тех, кто бездумно это повторял и повторять продолжает, не заслуживают снисхождения. Стыдно - выдавать свою творческую немощь за "небрежности" гения.
Рецензия – первый и единственный отклик Белинского на творчество Г.-Х. Андерсена. Роман «Импровизатор» (1835) был первым произведением Андерсена, переведенным на русский язык. Перевод был осуществлен по инициативе Я. К. Грота его сестрой Р. К. Грот и первоначально публиковался в журнале «Современник» за 1844 г. Как видно из рецензии, Андерсен-сказочник Белинскому еще не был известен; расцвет этого жанра в творчестве писателя падает на конец 1830 – начало 1840-х гг. Что касается романа «Импровизатор», то он не выходил за рамки традиционно-романтического произведения с довольно бесцветным героем в центре, с характерными натяжками в ведении сюжета.
«Кальян» есть вторая книжка стихотворений г. Полежаева, много уступающая в достоинстве первой. Но и в «Кальяне» еще блестят местами искорки прекрасного таланта г. Полежаева, не говоря уже о том, что он еще не разучился владеть стихом…».
«…Итак, желаем нашему поэту не успеха, потому что в успехе мы не сомневаемся, а терпения, потому что классический род очень тяжелый и скучный. Смотря по роду и духу своих стихотворений, г. Эврипидин будет подписываться под ними разными именами, но с удержанием имени «Эврипидина», потому что, несмотря на всё разнообразие его таланта, главный его элемент есть драматический; а собственное его имя останется до времени тайною для нашей публики…».
Рецензия входит в ряд полемических выступлений Белинского в борьбе вокруг литературного наследия Лермонтова. Основным объектом критики являются здесь отзывы о Лермонтове О. И. Сенковского, который в «Библиотеке для чтения» неоднократно пытался принизить значение творчества Лермонтова и дискредитировать суждения о нем «Отечественных записок». Продолжением этой борьбы в статье «Русская литература в 1844 году» явилось высмеивание нового отзыва Сенковского, рецензии его на ч. IV «Стихотворений М. Лермонтова».
«О «Сельском чтении» нечего больше сказать, как только, что его первая книжка выходит уже четвертым изданием и что до сих пор напечатано семнадцать тысяч. Это теперь классическая книга для чтения простолюдинам. Странно только, что по примеру ее вышло много книг в этом роде, и не было ни одной, которая бы не была положительно дурна и нелепа…».
«Имя Борнса досел? было неизв?стно въ нашей Литтератур?. Г. Козловъ первый знакомитъ Русскую публику съ симъ зам?чательнымъ поэтомъ. Прежде нежели скажемъ свое мн?ніе о семъ новомъ перевод? нашего П?вца, постараемся познакомить читателей нашихъ съ сельскимъ Поэтомъ Шотландіи, однимъ изъ т?хъ феноменовъ, которыхъ явленіе можно уподобишь молніи на вершинахъ пустынныхъ горъ…».