Галина Уланова - [122]

Ходила она и на собрания, и на политзанятия. Из однажды брошенной ею в сердцах фразы, что надо либо серьезно заниматься искусством, либо танцевать в правительственных концертах, не стоит делать обобщающих выводов. Мало ли какие слова могла позволить себе всемирно признанная балерина, уже отдавшая творческую дань круглым датам ВЛКСМ, ГПУ, МХАТа, съездам КПСС и ВЦСПС. В 1930—1950-х годах Уланова избиралась депутатом городских советов Ленинграда и Москвы.

Юбилеи и творческие вечера именитых советских деятелей искусства редко проходили без ее участия. О том, как ценилось присутствие балерины на подобных чествованиях, свидетельствует, к примеру, черновик послания ей народного художника СССР Константина Юона, составленный, очевидно, в октябре 1955 года, когда живописец отмечал восьмидесятилетие. Мучительный подбор слов выдает мальчишеское волнение лауреата Сталинской премии, академика, орденоносца:

«Ваше появление на моем празднике глубоко меня осчастливило и для меня незабываемо до конца моей жизни. Больше всего на свете я люблю музыку и танец. Сочетание этих двух бессловесных ценностей в Вашем танце говорит о самом значимом на земле — о человеческом счастье…

Получить из Ваших рук цветы к моему юбилею было для меня счастливейшим мгновением моей жизни.

Примите мою самую большую признательность за Ваше внимание и доброту, за Ваше участие на моем незабываемом вечере.

Все это делает меня Вашим большим должником. Я хотел бы, чтобы у Вас осталась какая-нибудь память о моем празднике, в котором Вы приняли такое большое участие. Я надеюсь, что мы сообща найдем форму моей признательности Вам.

От всего сердца позвольте Вас обнять, поцеловать, пожелать Вам в жизни здоровья, счастья и благополучия.

Ваш всей душой».

Восьмой сезон 1935/36 года Галя открыла «Щелкунчиком». Всего она станцевала в двадцати четырех спектаклях. 18 января 1936 года Уланова выступила в специально возобновленной для нее «Жизели». Галина Сергеевна говорила:

«Изменчивость репертуара часто разлучает нас даже с самыми любимыми произведениями. Но мы знаем: наступит день — и они снова вернутся на сцену. Так было и с «Жизелью» — одним из самых милых моему сердцу балетов. Почти год я не танцевала заглавную партию балета Адана, но когда вернулась к ней, она показалась мне еще более содержательной, трогательной и одухотворенной. Так, встретившись вновь после долгой разлуки с близкой подругой, открываешь в ней новые лучшие свойства ее души».

Через несколько дней театровед Симон Дрейден откликнулся на спектакль статьей:

«Еще пять лет, — и театр будет отмечать столетие «Жизели»… «Будничное» возобновление стало большим театральным явлением. Именно на таких спектаклях ярче всего обнаруживаешь, какой, в сущности, замечательный артистический коллектив имеем мы в нашем балете и притом коллектив непрерывно растущий, приобретающий… всё новые и новые положительные качества.

Галина Уланова — Жизель. Это, пожалуй, один из самых обаятельных образов хореографического театра. С каким изумительным танцевальным мастерством, одухотворенностью, пластичностью рисует Уланова образ простодушной и жизнерадостной крестьянской девушки, вернее — девочки, обманутой вероломным возлюбленным.

Смотря сцену сумасшествия Жизели, зритель реально ощущает всю лихорадочную смену мыслей Жизели, в сознании которой беспорядочно проносятся обрывки воспоминаний о встречах с любимым. Трогателен диалог «духа» Жизели со своим возлюбленным, пришедшим на ее могилу. Казалось бы, «мистическая чепуха», бред, наивный, смешной для взрослого зрителя, — но Уланова вкладывает в эту сцену такую силу живого, глубокого чувства, такие реалистические краски, что зритель по-настоящему волнуется существом действия.

Восхищают легкость, воздушность, отточенность танца Улановой… Но — что особенно значительно — техника не ощущается как нечто самодовлеющее, танец является… основным средством построения живого сценического образа. Образ растет, развивается в ходе действия, в движении спектакля, в движении, в танце актера».

Уланова мудро отстранилась от стилизации рисунка партии Жизели «под Сильфиду». Связь этих двух хореографических произведений была внятной для танцовщиц эпохи романтизма. Улановой она виделась опосредованно. Обращение к фольклорным истокам роли погрузило ее в те омуты материала, где колдовское время спрятало русалочью тайну.

Селигерские заводи, куда Галя любила забираться в своей байдарке, будили в ней вдохновенную свободу. Она мечтала о Снегурочке, испарившейся от любовной страсти — так густой селигерский туман ранним утром утолял жажду Солнца. Она думала о красавицах-русалках, плетущих венки из цветов и качающихся на ветвях деревьев. Она размышляла о несчастных недолюбивших виллисах, которые белыми тенями бродят по миру. Недавно кто-то из селигерских гостей прочитал ей стихотворение Аполлона Майкова:

Из ущелий черных

Вылетели тени —

Белые невесты:

Широко в полете

Веют их одежды,

Головы и тело

Дымкою покрыты,

Только обозначен

В них лучом румяным

Очерк лиц и груди.

Могильным холодом веяло от улановского, казалось бы, сердечного танца, которым ее Жизель защищала от расправы Альберта. В угасшем сердце сохранилась лишь неисчерпанная любовь, которая и спасала ветреного графа.