Галина Уланова - [124]

«Улановский полк»

Популярность Улановой росла. К ней тянулись самые известные люди Северной столицы. В доме у Тиме и Качалова она уже была своим человеком. Манизеры ввели ее в круг художников, покорявших талантом, обаянием, искрометным и глубоким умом. В их компании Галина проводила чудесные вечера.

Скульптор Игорь Крестовский, сын известного беллетриста, автора «Петербургских трущоб», в 1939 году изобразил Уланову на многофигурном фризе первого в СССР трехзального кинотеатра «Москва». Георгий Верейский написал ее портрет, Михаил Аникушин изваял бюст. В 1965 году, через 30 лет после знакомства с Галиной Сергеевной, Владимир Стрекалов-Оболенский выступил составителем альбома «Советский балет в творчестве Янсон-Манизер», где была представлена «уникальная панорама советского балета во главе с легендарной Улановой».

Василий Шухаев, оформивший в Кировском театре балет «Тщетная предосторожность», до конца дней своих не мог забыть, как весной 1937 года, сразу после премьеры спектакля, он вместе с Улановой отправился встречать восход солнца над Невой. «Это был восторг…» — только и мог выговорить мастер.

Галя, оказываясь за одним столом с известными артистами, упивалась их рассказами, «в буднях великих строек» звучавшими эхом заповедного «мира искусства».

Евгений Шварц не был балетным завсегдатаем, но обязательно смотрел улановские выступления, говоря, что боится пропустить ее пластические «находки», актерские удачи.

Замечательный акварелист Никаз Подберезский из-за своего огромного роста не помещался в обычном ряду партера Кировского театра, однако отказать себе в удовольствии любоваться своим кумиром не мог. Приходя «на Уланову», он получал специальное кресло.

Поклонником Галины Сергеевны был и Михаил Зощенко. Правда, поклонение это распространялось исключительно на ее балеринскую ипостась. В этом он признавался Мариэтте Шагинян, когда писал о Шостаковиче: «Мне было с ним так же трудно, как с Улановой. Мое солнце не светило для них. Не приближение, а «отталкивание» происходило. И это было удивительно и для меня и для них».

Вениамин Каверин, прочитав это письмо, задумался о «типах отношений»: «Это не значит, что между Шостаковичем и Улановой было хотя бы малейшее сходство, но «токи» Зощенко в обоих случаях были сходными. И сопоставление этих трех великих людей по своей остроте представляет собой еще никем не разгаданную теорему. Если искусство Шостаковича — катастрофа, конфликт самоотрицания, то в Улановой чувствуется железная воля, которая властно отменяет все попытки нарушить гармонию ее искусства. Не знаю, стремился ли Шостакович познать себя, как это всю жизнь делал Зощенко, и удалось ли ему это. Между тем самопознание было как бы самой природой заложено в Улановой, недаром она, быть может, первая в мире доказала, что в танце главное — голова, а потом уже ноги. Она легко добралась до простоты, которую так долго искал Пастернак. Той характерной простоты для прозы Зощенко, которая с разительной ясностью противоречила его доброй, смелой, щедрой, тонкой, раздираемой необъяснимой мукой душе. Мукой, от которой он годами пытался избавиться и причину которой он тщетно искал».

Как и во времена оны, обожатели балетных артистов яростно соперничали в длительности оваций своему кумиру, в количестве букетов и вызовов на бис.

К 1936 году сформировалась группа поклонников, называвшая себя «наш улановский полк». Ее «маршалом» был Николай Николаевич Качалов — вождь селигерского отдыха, хозяин дачи в Детском Селе, где балерина часто проводила свободные дни.

«Полковником» «улановцев» являлся его полный тезка, коренной петербуржец профессор Костромитин. Ему еще не исполнилось сорока лет, а он уже являлся основоположником научной школы электрификации железных дорог, участником реализации плана ГОЭЛРО на транспорте и основателем кафедры электроснабжения в Ленинградском институте инженеров железнодорожного транспорта. Он прекрасно играл на рояле, часто посещал филармонию. Костромитин любил в творчестве всё «передовое», но всепоглощающую страсть испытывал к поэзии Маяковского и к танцу Улановой. Интересом к творчеству балерины он заразил и своего ученика В. И. Голубова-Потапова. В театре представлялся как «шеф клаки» и на этой ниве действовал вполне профессионально. Когда после спектакля начинали затихать аплодисменты и вот-вот по свистку должен был окончательно опуститься занавес, из первого ряда раздавались громовые рукоплескания — Костромитин в последний раз салютовал в честь своего обожаемого «предмета». Уланова относилась к нему по-дружески, брала с собой на все гастроли. Верный почитатель не пропустил ни одного ее спектакля не только в Ленинграде, но и в Москве.

В «улановском полку» был и свой «морской волк» — Владимир Людвигович Сурвилло, инженер-механик, профессор и капитан 1-го ранга, 38 лет отдавший Балтийскому флоту. Его коренастая фигура в морской форме виднелась почти на каждом спектакле балерины. Седовласый кораблестроитель с неизменно строгим выражением лица после каждого улановского спектакля съедал коробку шоколадных конфет — видимо, так сублимировались его чувства и гасилось слишком сильное волнение. С Улановой он был знаком, но не близко.