Галицко-Волынская Русь - [6]
Однако следует учитывать, что в реальной жизни именно в руках князя сходились все нити оперативного управления волостью, и это в значительной степени повышало его политическую мобильность и самостоятельность. Вече осуществляло лишь общий контроль над деятельностью князя и его администрации и вмешивалось в подведомственную им сферу только в случае острых конфликтов. Но, даже выражая недовольство делами княжеского управления, вече не берет и не может взять его в свои руки. Сама по себе деятельность веча не могла, по словам А. Е. Преснякова, «создать прочной и внутренне объединенной организации волости». В этом заключался своеобразный дуализм древнерусского политического устройства, противоречие, «которого не разрешила жизнь Киевской Руси, а потому не должны разрешать в истории русского права искусственные юридические конструкции»[64].
В своей повседневной деятельности князь опирается на дружину, объединяющую его ближайших сподвижников и слуг. Из числа дружинников князь производит назначения на военные и административные должности руководимого им аппарата государственного управления. Нет оснований считать древнерусскую дружину институтом феодального общества[65]. Возникшая в условиях родоплеменного строя, дружина первоначально никак не нарушала доклассовой социальной структуры[66]. Попытка Η. Ф. Котляра пересмотреть данное положение на том основании, что для содержания дружины «в дофеодальный период у вождей просто не хватало средств»[67], нам представляется неубедительной. Насколько можно судить, древнейшие дружины формировались на принципах половозрастного разделения, возрастных классов, в данном отношении охватывая собой все общество, еще не разделенное по сословному или классовому признакам. Такое предположение подтверждается существованием в древнерусское время специальной терминологии, отражающей внутреннее устройство дружинного сообщества: «старшая дружина» и «младшая дружина», разделяющаяся в свою очередь на «детских» и «отроков».
Дружина настолько срослась с князем, что стала своего рода «социальной предпосылкой его деятельности». И коль скоро князь у восточных славян и в Киевской Руси олицетворял политический орган, исполнявший определенные общественно полезные функции, то и дружина, теснейшим образом связанная с ним и помогавшая ему во всем, по справедливому замечанию И. Я. Фроянова, «неизбежно должна была усвоить аналогичную роль и конституироваться в институт, обеспечивающий совместно с князем нормальную работу социально-политического механизма восточнославянского, а впоследствии и древнерусского общества»[68].
Будучи порождением общинной среды, древнерусская дружина сама являлась своеобразной военной общиной, руководимой князем. Как замечает И. Н. Данилевский, от общины к дружине перешли «отношения равенства, находившие внешнее выражение в дружинных пирах, напоминавших крестьянские "братчины", уравнительный, судя по всему, порядок распределения военной добычи…»[69]. В то же время, дружина получает значение некоего самодовлеющего целого, особой военно-служилой корпорации. «Она, — считал А. Е. Пресняков, — стоит вне городских общин, действуя на них как внешняя, исходящая от князя сила, лишь постепенно выделяя ряд своих элементов земскому обществу, но и втягивая из него личные силы в свои ряды»[70].
Сказанное, по нашему мнению, справедливо только отчасти. Дружина отделена и противостоит общинной среде ровно настолько, настолько отделена и противостоит ей княжеская власть. Последняя же не может восприниматься как нечто чуждое или инородное по отношению к общине, ведь князь — один из властных институтов общинной государственности, необходимое звено в системе общинного управления. Осуществляемая им власть отделена и противостоит обществу в такой же мере, в какой это можно сказать о публичной власти вообще со времени ее появления. Вот почему между княжеско-дружинной и земско-общинной средой существует столь тесная связь, создающая возможность свободного взаимопроникновения. Как отмечал А. Е. Пресняков, слишком велико было «значение организации, которую деятельность князей вносила в среду населения, слишком много уходило на эту организацию дружинных сил, чтобы дружина могла прочно сложиться в особое, самостоятельное целое, отграниченное от верхних слоев городского населения»[71].
Современные исследователи обращают внимание на социально-психологические особенности княжеско-дружинной среды и устанавливают, что и в этом отношении не существовало глубоких различий между представителями власти и простыми гражданами. «На примере обладавшего реальной властью княжеско-дружинного слоя, — пишет В. П. Даркевич, — особенно наглядна сложность менталитета людей Древней Руси, где сплетались антагонистические начала, добро соседствовало со злом. Отсюда — повышенная эмоциональность, легкая возбудимость, склонность к обиде и склонность к мести, и одновременно — постоянные акты покаяния, приступы исступленной религиозности, обилие слезных плачей в трагических ситуациях…»
