Галицко-Волынская Русь - [4]
Однако само по себе отсутствие широкого употребления термина отнюдь не доказывает исчезновение или низкую эффективность обозначаемого им института. Красноречивым примером в данном отношении служит как раз тот факт, который приводится в доказательство обратного, а именно — отсутствие употребления термина «вече» в новгородских летописных известиях за ХII столетие. Поскольку едва ли кому придет в голову отказать Новгороду в существовании веча, то для объяснения молчания о нем источников исследователям приходится прибегать к весьма сомнительным аргументам, демонстрирующим несостоятельность всего построения: «отсутствие упоминаний о вече в новгородском летописании до ХIII в., — пишет М. Б. Свердлов, — можно расценивать как обычное для летописей умолчание об органах государственного управления, о которых они сообщают крайне мало»[41]. Получается, что упомянутое «умолчание» являлось «обычным» только для новгородских летописей, но каким-то образом его избегали летописцы Киева, Северо-Восточной и Юго-Западной Руси. Если же речь идет об общерусских традициях, то почему летописцы Новгорода и остальной Руси поставлены в столь неравные условия?
Прав был И. Н. Данилевский в своей оценке полемики М. Б. Свердлова с И. Я. Фрояновым, доказывающим повсеместное распространение на Руси вечевых порядков, при соотнесении замечания об обычном молчании новгородских летописцев о вече как хорошо известном явлении политической жизни «с отсутствием прямых упоминаний веча в "нормальной" обстановке в других городах Древней Руси, гипотеза И. Я. Фроянова даже получает, пожалуй, дополнительное обоснование»[42].
Действительно, очень часто летописцы, ведя рассказ о важнейших политических событиях, специально не употребляют термина «вече», но подразумевают деятельность этого института. В подобных случаях о деятельности веча говорится описательно, но с использованием вполне определенных выражений и во вполне определенном контексте. Деятельность веча подразумевается, когда речь идет о различных проявлениях коллективной воли горожан, их организованных выступлениях и общих требованиях, когда употребляются термины «людье», «гражане», «народ» или в зависимости от места действия — «кияне», «новгородцы», «смолняне», «владимирцы» и проч., которые «собрались», «встали», «сдумали», «послали», «сказали», «урядились», «целовали крест», «посадили» или «прогнали» князя, к которым обращается князь, зовет их в поход, дает обещания и приносит присягу. Многочисленные примеры такого рода были собраны и обработаны еще В. И. Сергеевичем в его знаменитой книге «Вече и князь»[43].
Вторым институтом государственной власти в Древней Руси являлся князь. Его общественное положение раскрывается двояко. Князь — представитель знати, в кругу которой он — первый среди равных. Это обстоятельство, разумеется, накладывало свой отпечаток на его правительственную деятельность: князь не был свободен от интересов и запросов социальных верхов[44]. Но бесспорно и другое — в княжеской политике находили выражение нужды простого народа, что объясняется отсутствием антагонистических противоречий, общинным характером социального устройства. «Князь и знать еще не превратились в особое сословие, отгороженное от рядовых общинников. Знатные выступали в качестве лидеров и правителей, но власть они пока получали из рук народа»[45].
Князь и городская община составляли части единого социально-политического организма. Князь не мог обойтись без общины, как и она без него. Об этом свидетельствуют выполняемые князем общественно необходимые функции. Искони ему принадлежит роль верховного военного предводителя, и в этом качестве его некому заменить, поскольку земское войско, как и любая военная организация, строится на принципе единоначалия, и только князь в глазах простых людей обладает достаточным авторитетом и сакральной силой, чтобы ее возглавить. Достаточно показательны в этой связи слова летописца, объясняющего поражение воинов Изяслава Мстиславича, не сумевших удержать днепровский брод, «зане не бяше ту князя, а боярина не вси слушають»[46].
То же самое следует сказать и о других властных функциях князя — законодательной, судебной, административной, дипломатической, столь же необходимых для нормальной жизнедеятельности общественного организма, требовавших постоянного личного участия правителя. О законодательных трудах князя свидетельствуют дошедшие до нас памятники права XI–ХIII вв. — Правда Ярослава и Правда Ярославичей, Устав Владимира Мономаха, церковные уставы князей, уставные грамоты и проч., скрупулезно изученные отечественными историками[47]. Важно подчеркнуть, что составление правд и уставов, по справедливому замечанию И. Я. Фроянова, «не являлось сугубо частным делом князя или его ближайшего окружения». Как явствует из анализа самих памятников, «древнерусское земство через своих представителей тоже имело отношение к созданию судебных сборников»[48].
Община, «людье» добивались от князя «въ правду судъ судити»[49]; особого уважения заслуживал тот правитель, кто суд судил «истиненъ и нелицемеренъ»
