Г. П. Федотов. Жизнь русского философа в кругу его семьи - [20]

Я всегда знал, что главным источником горечи с моей стороны в наших отношениях было именно сознание невозможности счастья и связь этой невозможности с историей наших «безумств». Если счастье придет, то в прошлом всё будет искуплено и очищено — по крайней мере для меня. Напиши мне поскорее, что ты думаешь об этом. Отчасти от твоего ответа зависит мой приезд Саратов. Мы хотели бы приехать вместе, если наша встреча не будет тебе неприятна. Впрочем, наша поездка зависит и от военных событий т [ак] к [ак] быть отрезанными от Петрограда нам абсолютно невозможно.

Еще одна просьба: пока не говори об этом ни слова никому. Я суеверен теперь и не хочу, чтобы люди вмешивались до тех пор, пока все не будет ясно, несомненно и просто. Да, забыл сказать тебе, что у Елены Николаевны есть ребенок[64] и что она этою весною разошлась с мужем.

Твой друг Г [еоргий] Ф [едотов].

Ед. хр. 21. Л. 45–46 об.

[13 июня 1919 г.]

Милая Таня!

Мои планы сильно изменились. В Саратов, видно, не удастся приехать этим летом. В воскресенье, 15, мы венчаемся с Еленой Николаевной. Пока не пишу ничего больше, буду ждать ответа на мое предыдущее письмо. А тебе крепко, крепко жму руку и могу с такой правдивостью, как никогда еще, подписаться твоим другом.

Жорж

Ед. хр. 21. Л. 47.

[После 20 января 1920 г.][65]

Я приехал в Саратов один, на месяц. Если тебе не противно меня видеть, скажи Мише или напиши и передай ответ с ним. Я приду к вам с радостью, п [отому] что в моем отношении к тебе и к Наталье Ивановне никаких перемен не произошло. Я люблю и уважаю вас по-прежнему.

Г [еоргий] Федотов.

Ед. хр. 21. Л. 49.

В заключение хотелось бы привести стихотворение Г. П. Федотова под названием «Мадонна», посвященное Т. Ю. Дмитриевой:

«Мадонна»

Посвящаю Тане Д [митриевой]

Сотворивши мир наш тленный

В день рожденья человека

Бог закон свой неизменный

Дал отныне и до века.

«Каждый юноша, — сказал он, —

В час, когда по воле Бога

В сердце, тронутом любовью,

Вспыхнет жгучая тревога,

Завоюет пусть девицу

И посадит птичку в клетку;

Пусть брюнет возьмет блондинку,

А блондин возьмет брюнетку.

Пусть ее целует в губы,

Пусть цветы дарит невесте,

В честь нее стихи слагает

И детей родит с ней вместе».

Исполняя волю Бога

От Севильи до Гренады

И на всем далеком свете

Раздаются серенады.

Яго любит Изабеллу,

А Альманзар донну Клару.

Поцелуи и объятья,

Мандолины и гитары.

В серебристом блеске ночи

Под луной мелькают тени…

Томной влагой блещут очи,

Слышны вздохи привидений…

О, любовь! В сердца людские

Ты вселяешь дух отваги

В честь тебя на поединках

С грозным блеском гнутся шпаги.

В честь тебя пивные кружки

Разбиваются в трактире…

Как прекрасно все ведется

В нашем славном, старом мире…

Только сумрачный Фернандо

Волю неба презирает.

Он один во всем Мадриде

Дев и женщин не ласкает.

Молчалив и бледен бродит

Днем по улицам Фернандо

И детей порой пугает

Блеском глаз своих безумных.

На красавиц чернооких

Он не хочет бросить взгляды, —

И они, смеясь, болтают,

Что он выходец из ада.

Но едва покровом ночи

Мир оденется бесшумно,

В своей спальне одинокой

Запирается безумный.

Светом розовым лампады

Стены голые облиты…

На полу алтарь поставлен —

Глыба красного гранита.

А на нем стоит мадонна —

Беломраморная дева,

Златокудрых херувимов

Божество и королева *)

*) Отблеск пурпурный трепещет

На устах ее играя,

И колеблется мадонна,

Улыбаясь, как живая.

И у ног ее Фернандо

Бьется с дикою тоскою,

Обнимая белый камень

Святотатственной рукою.

Шепчет клятвы и проклятья

Вместе с жаркими мольбами,

К краю каменного платья

Прижимается устами.

И от губ его, горящих

Чувств дыханием мятежных,

Остаются капли крови

На каменьях белоснежных…

И когда, в конец измучен

Сверхъестественным страданьем,

Он без чувств лежит в экстазе

На полу пред изваяньем,

Чудо, мрамор оживает,

И, согрета теплой кровью,

Бледно-розовая дева

Дышит негой и любовью.

Счастьем, людям недоступным

Упоен Фернандо сонный,

И до утра ночь проводит

Он в объятиях с мадонной[66].

Вот что пишет о возникновении этого стихотворения сам Георгий Петрович в своих «Письмах-исповеди»:

«Через год Жорж все-таки влюбился. В их отношениях не настало ни малейшей перемены. Они только стали говорить на такие темы (этич [еские]), к [отор] ых прежде не касались. Если бы ей теперь сказали, что ее кузен чувствовал к ней какую-то нежность, она никогда не поверила бы. Жоржик страшно боялся выдать чем-л [ибо] свою тайну, чтобы не расстроить их дружбы. И его мучило желание сказать ей. Однажды он написал ей анонимное страстное письмо, изменив свой почерк. Это было преступление. На другой день она показала ему, как товарищу, это глупое письмо и недоумевала, откуда оно. Ему было мучительно стыдно. Он был достаточно наказан. В Петербурге он стал забывать ее.

Тане первой он сказал: „люблю“; но если бы она этого не хотела, она никогда не услышала бы от него. Его любовь к ней началась так же несмело, застенчиво. Но она развилась, переросла ту грань, к [отор] ая отделяет одинокие мечты о любви от признания и взаимности; поэтому я смею назвать ее моей первой любовью. (л. 50 об.)

Со времени своего первого детского увлечения, Жоржик так мало исправился, что писал стихи и Тане, хотя не имел никаких поэтических талантов и знал это. — Писал, правда, редко. Но маршируя одиноко по ночам трудно удержаться от искушения. Так он сочинил „Мадонну“. Однажды у него явилась фантазия. О, если бы Таня была статуей св. девы, а он христианином! Она так высоко над ним, его обожание так чисто. Он молился бы ей… И вдруг его посетила грешная мысль. Католики на юге в свое поклонение Марии вкладывают столько страсти, почти плотской. И искушение одолело. Кровавыми поцелуями он оживил свою Мадонну. Оживил, и сказал себе. Нет, это не Таня. Я никогда, никогда не посмел дать ей страстного поцелуя. Она выше моей Мадонны.