1861.
Последний день затеянного мною невообразимого безрассудства промелькнул пред моим понурым взором практически незаметно и, едва коснувшись легкими призрачными крыльями отдаленной кромки моего помутненного сознания, мгновенно потонул в бесконечной череде прочих, столь же незначительных событий моего прошлого. В привычном бешеном скоростном порыве надвигались густые сумерки. Непроглядная тьма стремительно стелилась по окрестному бездорожью суровой английской провинции.
Впрочем, тогда я не могла поручиться наверняка за то, что все еще пребывала под благодатной сенью родного небесного свода Англии; лишь по отдельным природным признакам я достаточно смутно предполагала свое местонахождение. Однако, говоря по совести, меня мало волновало даже это. Я упорно продолжала брести по слякотному бездорожью в неведомую даль. Мой унылый взгляд равнодушно скользил из стороны в сторону, не находя ни малейшей отрады в неопределенном созерцании безбрежных сельских просторов, сокрытых непроницаемым мраком резко сгустившихся сумерек.
Вероятно, я провела в пути уже несколько дней — сколько именно, я даже не имела понятия, потому что окончательно потеряла счет времени. Теперь, когда я стараюсь восстановить в своей памяти ощущения, владевшие моим изможденным сознанием в те страшные дни, меня охватывает неистовый ужас. Я была совершенно подавлена, и это отчаянное состояние стремительно заглушало все мои насущные похоти. Пожалуй, это может показаться странным, но я почти не чувствовала голода и жажды, хотя за все время моего пути едва ли хоть крошка еды попала ко мне в рот.
Что до воды, так ее было предостаточно: стояли ненастные дни, и непрерывные потоки сильнейшего ливня, изредка сменявшиеся мелко моросящими каплями дождя, беспощадно хлестали меня со всех сторон, не давая возможности моим волосам и одежде толком просохнуть, а суровые порывы северного ветра пробирали до костей. Я остро ощущала, что силы мои тают с каждым мгновением. Когда мне делалось совсем невмоготу, я в изнеможении валилась в грязь, судорожно припадая промерзшими, потрескавшимися губами к небольшим канавкам, там и сям разбросанным по поверхности земли. Эти узкие неглубокие отверстия, видимо, предназначались для стока воды и, таким образом, в моем распоряжении оказывались превосходнейшие условия для того, чтобы вволю утолить жажду.
Пролежать на пустынной, промерзшей, размытой ливнями дороге я могла так долго, как только пожелаю. Торопиться мне было некуда, поскольку брела я бесцельно. Вернее, одна-единственная цель все же маячила в самых недрах моего воспаленного мозга; неотступными огненными буквами светилась она пред моим мысленным взором — казалось, я и в самом деле осязала начертанное повсюду слово — умереть. Только в смерти чаяла я обрести надежное пристанище, что позволит мне укрыться от злополучных напастей жестокой Судьбы и познать наконец желанное успокоение. Всеми своими помыслами я жаждала ее приближения. Скажу больше: я сознательно стремилась к тому, чтобы моя неизбежная участь настигла меня как можно быстрее. Поэтому всякий раз, как я чувствовала, что уже достаточно отдышалась и что силы постепенно возвращаются ко мне, я упорно поднималась и продолжала свой бесконечный одинокий путь навстречу вожделенному спасению.
Когда повсюду сгущались сумерки и ночь по праву вступала в свои полномочия, я брела в тусклом свете луны, почти на ощупь, постоянно завязая в дорожной распутице и то и дело утыкаясь в пологие склоны холмов, насыщавших эту дикую пустынную местность бесконечной грядой.
Сознание мое было взбудоражено — вполне возможно, я временами находилась в бреду, и тем не менее я отчетливо помню те страшные помыслы, какие с неистовой силой одолевали меня последнее время — все дни, когда я была в пути. Беспредельная пустота гнездилась в моей повергнутой в глубочайшее отчаяние обездоленной душе. Пустота и отчужденность от всего мира, безраздельно владевшие мною, наложили несмываемую печать на черты моего лица, в чем мне не раз доводилось убедиться, когда я, бывало, невзначай замечала свое совершенно отстраненное от всего земного, едва ли не призрачное отражение в дождевой воде, в изобилии переполнявшей сточные канавы. Будто бы из потустороннего мира глядело на меня вконец изможденное лицо с ввалившимися, бескровными, как сама Смерть, щеками и спутанными мокрыми волосами, некогда аккуратно заплетенными и убранными в модную прическу, теперь же — беспорядочно рассыпанными по плечам и спине, поблекшими и почерневшими от дорожной грязи. Откуда-то из неизъяснимого далекого пространства тянулся ко мне мягкий, почти эфемерный отблеск потускневших глаз, еще не так давно хранивших радостный свет жизни. Теперь они уподобились неземным светилам, похожим на ясные ночные звезды, холодно и отстраненно взирающие на этот мир из неизмеримой глубины недосягаемых небесных высей. В этих глазах не было слез — лишь безграничная печать, иссушившая природные источники соленых потоков, казавшихся неизбывными.
