Фурманов - [57]

Добрые люди помогали ему в пути, и письмо свое в газету он заканчивал словами благодарности.

«Да здравствует Всероссийская Советская Республика, товарищ Ленин, да здравствует непобедимый герой товарищ Чапаев, да здравствует волостной совет, экономический и продовольственный отдел!»

Этот слепой воин стал своеобразным «устным» летописцем дивизии. Он переходил из части в часть, рассказывая о подвигах Чапаева и его бойцов.

Ежедневно в дивизии рождались легенды — в той славной дивизии, о которой сурово и строго, ничего не приукрашивая и ничего не преуменьшая, эпически написал впоследствии писатель Дмитрий Фурманов.

«По горам, по узким тропам, бродом переходя встречные реки — мосты неприятель взрывал, отступая, — ив дождь и в грязь, по утренней росе и в вечерних туманах, день сытые, два голодные, раздетые и скверно обутые, с натертыми ногами, с болезнями, часто раненые, не оставляя строя, шли победоносно они от селения к селению, неудержимые, непобедимые, терпеливые ко всему, гордые и твердые в сопротивлении, отважно смелые и страшные в натиске, настойчивые в преследовании. Сражались героями, умирали, как красные рыцари, попадали в плен и мучениками гибли под пыткой и истязаниями… Будут новые моменты и прекрасные и глубокие содержанием, но это будут уже другие…»

Восхищаясь подвигами своих красных рыцарей, Фурманов никогда не закрывал глаза на трудности походной боевой жизни. Он ненавидел парадность и показуху. Он писал командующему армией и о нуждах солдатских и о необходимости немедленной помощи.

Письмо Фурманова Фрунзе в РВС 4-й армии:

«Объезжая цепи в течение последних дней, вижу невероятно трудное положение красноармейцев Нет белья, лежат в окопах нагие, сжигаемые солнцем, разъедаемые вшами. Молча идут в бой, умирают как герои, даже некого выделить для наград. Все одинаково честны и беззаветно храбры. Нет обуви, ноги в крови, но молчат. Нет табаку, курят сплошной навоз и траву. Молчат. Но даже молчанию героев может наступить конец. О благороднейших героях мы заботимся не по-геройски. Мы, несомненно, не правы перед ними. Сердце рвется, глядя на их молчаливое терпение. Не допустим же до разложения одну из самых крепких твердынь Революции. Разуйте и разденьте кого хотите. Пришлите материалы, мы сошьем сами, только дайте теперь что-нибудь. Мобилизуйте обувь и белье у населения…»

Перед решительным боем командующий южной группой войск М. В. Фрунзе собрал совещание командиров и комиссаров частей 25-й дивизии в селе Красный Яр, на самом берегу реки Белой, в 18 километрах от Уфы.

«Он, — впоследствии писал Фурманов, — тщательно взвешивает каждую мелочь, высчитывает, сколько часов в короткой июньской ночи, — когда упадет в вечернем сумраке и снова займется заря… как на ладони весь план, как на ладони наши силы… Ну, ребята, разговорам конец, час пришел решительному делу!»

М. В. Фрунзе прочел телеграмму В. И. Ленина, в которой Ильич призывал напрячь все силы на ликвидацию колчаковщины. Командиры и комиссары поклялись разбить Колчака и 9 июня занять Уфу.

Именно здесь, на совещании, было окончательно решено, что первым переправится через Белую 220-й Иваново-Вознесенский полк и ударит в лоб по войскам Колчака.

Чапаев остается на переправе руководить наступающими войсками, а Фурманов направится к железнодорожному мосту, в другие части.

После совещания, когда командиры и комиссары разошлись по своим частям, Фрунзе задержал Чапаева и Фурманова.

— Ну, Василий Иванович, скажи честно, доволен ты своим комиссаром? — в упор спросил командарм.

Чапаев лукаво посмотрел на Фурманова.

— Скажу по совести — доволен, прямо доволен. Избавил он меня от соглядатаев. Бывало, придут да начнут: что да почему? Понимаю — это все надо, но вконец извели. Теперь другое: чуть что, пожалуйте к военкому. Он парень с головой, знает что к чему, ну и крой к нему.

— Ну, а в боях?

— Мы все время вместе в боях.

— Так, значит, сработались?

— Как сказать, Михаил Васильевич? Часто спори., разругались бы, если бы характер у него был мой, а так ничего, сговариваемся. Комиссар мой показал себя в боях. Я бы, пожалуй, не задумываясь, дал ему командовать полком… — Сразу запнулся: не перехватил ли? — Только что это вы, — спохватился Чапаев, — все меня спрашиваете, вы и его пощупайте…

— Правильно, Василий Иванович, и его спросим.

— Отвечу, товарищ командующий, по-солдатски, — сказал Фурманов, — претензий к начдиву Двадцать пятой товарищу Чапаеву не имею…

Чапаев вскочил.

— Как, только претензий? Я-то его перед командармом хвалил, а он только претензий не имеет. Обкрутил и тут-то меня.

— Не горячись, Василий Иванович. У нас приказ: взять Уфу. Когда возьмем ее, тогда и будем хвалить друг друга.

Чапаев усмехнулся.

— Ну, коли так, значит так. Тебе виднее.

Тут уже засмеялись оба. Улыбнулся и Фрунзе.

…Вдали с речных откосов при ясной погоде видны были золотые макушки уфимских церквей. И высокая круглая башня пожарной каланчи.

В эти дни, в особенности после новой встречи с командармом, Фурманов часто думает о Фрунзе как о человеке, который всегда и во всем является для него примером.

Он увидел в кабинете Фрунзе большую стратегическую карту всех боевых операций, десятки тактических карт и схем и подумал о том, как стал полководцем этот ивановский большевик, любимец ткачей, студент-пропагандист, профессиональный революционер, годы проведший в тюрьме и ссылке, не раз приговоренный к смертной казни.