Фройляйн Штарк - [5]
Затем был завтрак. Дядюшка садился за поставец для чтения и, окутавшись клубами дыма первой сигареты, читал «Остшвайц».
— Как говорил Георг Вильгельм Фридрих Гегель, — провозглашал он каждый раз, — газета — это завтрак для здорового человеческого разума.
Я пил свое молоко на кухне, у фройляйн Штарк. Раньше она весело болтала со мной, рассказывала о своем отце или о зиме, но с тех пор, как она объявила меня грешником, нарушающим седьмую заповедь, мы почти не говорим друг с другом. Она стоит спиной ко мне у окна; я вижу только тугой узел волос размером с яблоко и ее крепкий зад. Я бы с удовольствием спросил ее: «Фройляйн Штарк, а почему вы сказали, что я маленький Кац? И почему за мной „нужен глаз да глаз"?»
— Жуй быстрее, не то опоздаешь.
Не иначе она умеет читать чужие мысли. Я встаю и тихо сматываюсь.
— Уже иду, фройляйн Штарк!
Между девятью и десятью прибывают автобусы, на своих скрипучих резиновых подошвах приближается дама с начесом, за ней толпа экскурсанток. Я принимаюсь за работу, раздаю лапти — следующая, пожалуйста! Следующая! Следующая! После десяти наступает небольшая передышка, а потом, чаще всего в половине одиннадцатого, появляются молодожены, свежеиспеченные супруги, совершающие свадебное путешествие, которые останавливаются в отеле «Валгалла».
Он — бриджи, галстук, вязаный пуловер, — сунув ноги в ботинках на толстой подошве в лапти, коротко спрашивает:
— Аброганс?..
— Третья витрина справа, господин доктор.
Он ей:
— Алфавитный словарь, составленный в 790 году, южно-германский скрипторий.
Мне:
— А Туотило?
— Сразу за углом, господин доктор, слева от двери.
— Ну что ж, приступим! — восклицает он бодро, выбрасывает правую руку вперед, левую отводит назад и, как конькобежец, устремляется на своих войлочных подошвах к творениям Туотило, к Аброгансу или прямой наводкой к заветной цели своего брачного путешествия, к «Песни о Нибелунгах», рукопись В.
А она? Она хороша, я чувствую это, но боюсь быть застуканным фройляйн Штарк и потому сосредоточиваю все внимание на своих прямых обязанностях. Сандалии без носков, крепкие икры, покрытые нежным рыжеватым пушком. Я хватаю башмак и собираюсь надеть ей на HOiy, но вдруг слышу тихий вздох досады.
— Мадам, — говорю я, обращаясь к белой щиколотке, — наш паркет был положен в 1790 году, без башмаков никак нельзя, такой порядок.
— Порядок! — повторяет она полушепотом. — Ужасно!
— Эльфрида! — зовет он ее сдавленным голосом. — Эльфрида!
Она подает сначала одну ногу, потом другую. Я осторожно надеваю ей лапти на сандалии.
— Ну иди же, Эльфрида! — торопит ее свежеиспеченный супруг. — В двенадцать они закрывают!
9
В начале октября я должен был поступить в монастырскую школу в далеком Айнзидельне, надеть рясу и под руководством патеров стать христианином-новобранцем. Так что это было мое последнее лето, мои последние большие каникулы — до самого начала октября. И в сущности — теперь, по прошествии стольких лет это можно сказать определенно, — мне очень неплохо жилось у дядюшки и фройляйн Штарк. У меня была должность, кровать, книги и еда. После мессы я вместе с органной бурей летал над крышами, за обедом усваивал первые крохи латыни, например слово avunculus — «брат матери», а когда послеобеденный штиль оставался за кормой нашего книжного ковчега, читал пудовые книги и мечтал о Вечерней Красавице, укутанной в шелка и печаль и одиноко бродящей в оранжевом закатном свете по опустевшему барочному залу.
Да, это было славное, счастливое время. Облачая очередную ножку в войлочный башмак, я поглядывал на щиколотки или на пятки, изредка на затянутые в капроновый чулок икры и почти никогда на тоненькую стрелку шва или кружевной верх чулка, нависающий порой над моим войлочным царством.
Конечно, к нам приходили не только посетительницы, но и посетители, однако у большинства этих ходячих штанин позади была либо война, либо долгая военная служба: они сами, без приглашения, направлялись к моим войлочным батальонам, хватали пару лаптей, выполняли поворот «крутом!» и конькобежно-строевым шагом скользили мимо меня прямо в зал — ать-два, ать-два! Они действовали строго по уставу и не интересовали меня.
Фройляйн Штарк видела, что я старательно исполняю свой служебный долг, стоя на коленях, как кающийся грешник, неизменно вежлив, корректен, день заднем, неделя за неделей, с девяти утра до шести вечера. И в один прекрасный, солнечный воскресный день лед наконец тронулся. Она, как амазонка, сидела верхом на табурете и, зажав между ног кофемолку, с усилием крутила ручку.
Башенные часы пробили девять, мне пора было на службу.
Фройляйн все молола и молола и, как всегда, когда она что-то делала, была сосредоточена только на одном — в данную минуту на скрипучей кофемолке, зажатой между ног. Закончив, она подняла голову и спросила:
— Ты исповедался? Покаялся в своих грехах?
Я опустил глаза. Потом, недолго думая, молча кивнул. Я выдержал атаку, и маленькая война закончилась.
10
В самом деле? Я не хочу представить себя здесь умнее, чем я был тогда, и да избавит меня святая Виборада, покровительница всех библиотек и библиотекарей, всех книг и сочинителей, от пагубной страсти к преувеличениям, которой страдал мой дядюшка, но сегодня мне кажется, что я тогда не доверял до конца воцарившемуся между нами миру Конечно, фройляйн Штарк была со мной приветлива, по-матерински ласкова, неизменно заботилась обо мне, всегда с улыбкой — с самого утра, когда я сидел у нее на кухне, а она занималась овощами или чистила какую-нибудь огромную, длиной с руку, рыбину, выловленную в Боденском озере.
Мария Кац, героиня романа «Сорок роз», — супруга политика, стремительно делающего карьеру. Очаровательная, хорошо образованная женщина, умница, талантливая пианистка, она полностью подчиняет свою жизнь деятельности мужа, мечтающего стать членом правительства. По мнению окружающих, у нее лишь один недостаток — она еврейка, поэтому Мария всячески пытается скрыть свою национальность. За то, что во имя карьерных интересов мужа Мария поступается своим национальным и человеческим самосознанием, судьба жестоко наказывает ее.
Томас Хюрлиман (р. 1950), швейцарский прозаик и драматург. В трех исторических миниатюрах изображены известные личности.В первой, классик швейцарской литературы Готфрид Келлер показан в момент, когда он безуспешно пытается ускользнуть от торжеств по поводу его семидесятилетия.Во втором рассказе представляется возможность увидеть великого Гёте глазами человека, швейцарца, которому довелось однажды тащить на себе его багаж.Третья история, про Деревянный театр, — самая фантастическая и крепче двух других сшивающая прошлое с настоящим.
Когда твой парень общается со своей бывшей, интеллектуальной красоткой, звездой Инстаграма и тонкой столичной штучкой, – как здесь не ревновать? Вот Юханна и ревнует. Не спит ночами, просматривает фотографии Норы, закатывает Эмилю громкие скандалы. И отравляет, отравляет себя и свои отношения. Да и все вокруг тоже. «Гори, Осло, гори» – автобиографический роман молодой шведской писательницы о любовном треугольнике между тремя людьми и тремя скандинавскими столицами: Юханной из Стокгольма, Эмилем из Копенгагена и Норой из Осло.
Это — роман. Роман-вхождение. Во времена, в признаки стремительно меняющейся эпохи, в головы, судьбы, в души героев. Главный герой романа — программист-хакер, который только что сбежал от американских спецслужб и оказался на родине, в России. И вместе с ним читатель начинает свое путешествие в глубину книги, с точки перелома в судьбе героя, перелома, совпадающего с началом тысячелетия. На этот раз обложка предложена издательством. В тексте бережно сохранены особенности авторской орфографии, пунктуации и инвективной лексики.
Книга посвящается 60-летию вооруженного народного восстания в Болгарии в сентябре 1923 года. В произведениях известного болгарского писателя повествуется о видных деятелях мирового коммунистического движения Георгии Димитрове и Василе Коларове, командирах повстанческих отрядов Георгии Дамянове и Христо Михайлове, о героях-повстанцах, представителях различных слоев болгарского народа, объединившихся в борьбе против монархического гнета, за установление народной власти. Автор раскрывает богатые боевые и революционные традиции болгарского народа, показывает преемственность поколений болгарских революционеров. Книга представит интерес для широкого круга читателей.
Французская романистка Карин Тюиль, выпустившая более десяти успешных книг, стала по-настоящему знаменитой с выходом в 2019 году романа «Дела человеческие», в центре которого громкий судебный процесс об изнасиловании и «серой зоне» согласия. На наших глазах расстается блестящая парижская пара – популярный телеведущий, любимец публики Жан Фарель и его жена Клер, известная журналистка, отстаивающая права женщин. Надлом происходит и в другой семье: лицейский преподаватель Адам Визман теряет голову от любви к Клер, отвечающей ему взаимностью.
Селеста Барбер – актриса и комик из Австралии. Несколько лет назад она начала публиковать в своем инстаграм-аккаунте пародии на инста-див и фешен-съемки, где девушки с идеальными телами сидят в претенциозных позах, артистично изгибаются или непринужденно пьют утренний смузи в одном белье. Нужно сказать, что Селеста родила двоих детей и размер ее одежды совсем не S. За восемнадцать месяцев количество ее подписчиков выросло до 3 миллионов. Она стала живым воплощением той женской части инстаграма, что наблюдает за глянцевыми картинками со смесью скепсиса, зависти и восхищения, – то есть большинства женщин, у которых слишком много забот, чтобы с непринужденным видом жевать лист органического салата или медитировать на морском побережье с укладкой и макияжем.
Апрель девяносто первого. После смерти родителей студент консерватории Тео становится опекуном своего младшего брата и сестры. Спустя десять лет все трое по-прежнему тесно привязаны друг к другу сложными и порой мучительными узами. Когда один из них испытывает творческий кризис, остальные пытаются ему помочь. Невинная детская игра, перенесенная в плоскость взрослых тем, грозит обернуться трагедией, но брат и сестра готовы на всё, чтобы вернуть близкому человеку вдохновение.