ФРГ. Штрихи к портрету - [33]

Но минута прошла. Объектив подзорной трубы задернулся экраном, и мы возвратились в крутящийся ресторан на дортмундской телебашне. Глянем последний раз вниз. Под нами как раз тот механизм, который приводит в движение всю деловую жизнь города, — стальной концерн «Хоеш». И обороты нашего ресторана, и обороты местных, и не только местных, банков, и скорость наслоения новых этажей, и количество выпитых бокалов пива, и число спетых эстрадной звездой куплетов находятся в самой непосредственной связи со скоростью вальцов прокатных станов концерна «Хоеш». К их скрежету прислушиваются уши не только пятидесяти тысяч рабочих, занятых на этом производстве, но и остальных шестисот тысяч жителей Дортмунда. Остановись они, и город тут же замрет, погрузится в спячку, как его восточный зеленокаменный сосед.

Но Дортмунду такая участь пока не угрожает. Бундесреспублик не мыслит себя без стали и, разумеется, без пива. Дортмунд принадлежит к очень небольшому перечню рурских городов, которые в период угольного кризиса 60-х годов не только не потеряли, но и прибавили в числе своих жителей, предоставляя безработным шахтерам место в других отраслях хозяйства.

На Дортмунде Рур не обрывается. Восточной границей региона принято считать город Хамм, печально известный грандиозной катастрофой 1908 года, унесшей жизнь 348 горняков. Но наш путь теперь на запад, сквозь толщу Рура. Конкретнее — в город Ванне-Эйккель, который более всего знаменит плотностью своего населения: около пяти тысяч человек на квадратный километр! Где начинается Ванне-Эйккель и где он кончается, установить трудно — настолько он спрессован соседями.

В недавнем прошлом добрая половина Эйккеля состояла из шахтеров. Стандартные двух-трехэтажные домики составляют стандартные улицы, стандартные улицы кристаллизуются в стандартные кварталы, скученные и скучные. И среди них или, точнее, над ними тоскливо возвышаются копры с застывшими колесами.

Ванне-Эйккель не имеет собственного кладбища. Оно арендуется у соседей. Зато здесь есть другое кладбище. Я видел кладбища паровозов. Кладбища пароходов. Теперь увидел кладбище шахт. Шахты здесь, как корабли, носят имена: «Каролина», «Князь Бисмарк», «Рассвет»…

Остывший паровоз. Покинутое судно. Не правда ли, грустное зрелище. Остановленная шахта — еще грустнее. Ее копр и впрямь напоминает рубку выброшенного на сушу корабля — огромного, беспомощного!

Шахтеры ищут применения своим силам на других предприятиях города или в соседних городах — Бохуме и Херне. «Соседних» — это условность. Табличка на перекрестке в лучшем случае.

История Бохума — это история средневекового городка, переросшего в центр металлургического, машиностроительного, стекольного и многих других производств, включая отливку церковных колоколов. Именно здесь, в Бохуме, был отлит «Колокол мира», находящийся ныне в Хиросиме.

Деловой центр Бохума встречает нас, как и подобает деловому центру, широкими проспектами, обсаженными стеклянно-бетонными параллелепипедами небоскребов, украшенными названиями фирм, банков, страховых обществ и универсальных магазинов. По тротуарам движется поток людей, по мостовым — еще более густой поток автомашин. В лабиринтах этажей умные компьютеры день и ночь подсчитывают результаты деятельности. Ведь все здесь сводится в конечном счете к прибыли и убытку. Все заняты своим делом. Даже пастушок трубит в рог, собирая стадо, которое пасется на опушке бескрайнего букового леса[11], давшего название близлежащему городку…

Строго говоря, Рур начался в Бохуме. Потому что именно здешнему механику Францу Диннендалю удалось первому приспособить паровую машину для откачки воды и тем самым проложить дорогу в глубь угольных пластов. Случилось это всего лишь в прошлом веке.

Горняцкая профессия Рура уходит в прошлое. Это факт. И одним из памятников ему — Бохумский горный музей, размещенный на территории одной из остановленных шахт. Но прошлое напоминает о себе не только музейными экспонатами. Смещение почвы, трещины в стенах домов, провалы, кратеры, колодцы… Это обваливаются покинутые штольни.

Это — прошлое. А сейчас мимо нас проскакивают бесконечные корпуса автомобильного концерна «Опель», фирмы «Крупп» и по меньшей мере трех сотен других, не столь знаменитых.

И вдруг начались луга! Настоящие луга с зеленой (даже зимой) травой и до неправдоподобия породистыми коровами. Сорок процентов городской площади Ботума отведено под сельское хозяйство!

Путь наш строго на запад. Клочки полей. Обрывки каких-то каналов или речек. Клочки поселков. А в общем впечатление, что едешь окраиной необъятного города. Словно театральные кулисы, колеблются на близком горизонте клубящиеся кратеры градирен, шагают стальные шеренги высоковольтных линий, изломанные, точнее, нервные сплетения стальных конструкций, труб, скелеты подъемных кранов, конусы терриконов. И всюду, всюду бетонные термитники поселков. Да еще серая асфальтовая лента дороги. И ни души вокруг! Ни собачьего лая. Ни песни. Ни крика. Лишь равнодушные в споем полете автомашины. Колонна туда. Колонна сюда. II кажется, нет конца-края этой унылой, расползшейся по равнине окраине. Коробочки автомобилей. Коробочки домов. Ящики корпусов. «Крупп»? «Тиссен»? «Сименс»? Копры с застывшими колесами. Шеренга двухметровых бетонных труб. Кварталы домов, складов, гаражей. Километр. Второй. Десятый. И растет уверенность, что никогда не раскрываются начищенные до черноты окна этих домов. Никогда не показываются в них людские лица. Да и вообще людьми ли заселены эти здания? Вот они — сбегаются, прижимаются друг к другу, ползут в небо.