Франко-прусская война. Отто Бисмарк против Наполеона III. 1870—1871 - [175]

Два дня спустя Фрейсине изменил тон. Оборонявшиеся на фланге Мантейфеля силы численностью в 4000 человек и 12 артиллерийских орудий под командованием генерала фон Кеттлера 21 января уверенно перешли в наступление на Дижон с целью сохранения там гарнизона, в то время как главные силы немцев направились на восток от города к Соне и Ду. Силы Гарибальди вместе с местными французами из национальной гвардии составляли около 50 000 человек, хотя немногие из них были на самом деле вооружены или способны по-настоящему сражаться, и страдавший подагрой Гарибальди должен был, оставаясь в вагоне поезда, осуществлять над ними командование. Но его бойцы проявили себя поразительно стойкими и бесстрашными в бою. Атака Кеттлера была отражена, а когда он два дня спустя попытался снова ударить, результат был еще плачевнее – из-под груды тел немцев гарибальдийцы достали неприятельское знамя, которое было торжественно передано в Бордо. «Наконец, – телеграфировал Фрейсине 19 января, – я снова вижу перед собой не знающую страха армию Гарибальди и его разумного и проницательного начальника штаба».

Потеря боевого знамени и 700 человек была ценой, на которую не поскупился Мантейфель. 21 января он добрался до реки Ду ниже Безансона у Доля, и крах Бурбаки казался делом решенным. Мантейфель приказал, чтобы Вердер не ослаблял натиска на французов, пока 2-й и 7-й корпуса из-за Ду не ударят им в тыл. Вердер не собирался участвовать в этой операции: его войска были слишком утомлены, чтобы преследовать и атаковать Бурбаки. Им все же требовался отдых. Но маневр Мантейфеля все еще оставался действенным. Обе армии не должны были стискивать между собой силы Бурбаки, а предпринять маневр с целью отрезать его силы от линий коммуникаций с остальной Францией, прижать его к швейцарской границе, как в свое время Мак-Магона к бельгийской. В Доле Мантейфель перерезал главную дорогу и железнодорожную линию, проходившую на юго-запад от Безансона до Шалона и Шаньи, теперь оставались лишь дорога и железнодорожная линия на Лон-ле-Сонье и Лион, и как только они будут перекрыты, Бурбаки будет отброшен на немногие горные тропы через заваленные снегом горы Юра, а их уже ничего не стоит блокировать.

Захват Доля стал сюрпризом и для Фрейсине, и для Бурбаки. Фрейсине уже разработал другой грандиозный план, согласно которому Бурбаки должен был возвратиться к Луаре, получить подкрепления и снова выступить на север через Осер и Труа для соединения с силами Федерба. Бурбаки был уверен, что сумеет продвинуться вдоль Ду, маневрируя вокруг Безансона, который, как он предполагал, располагал складами со значительными запасами, и 22 января он доложил Фрейсине, что рассчитывает прорваться в Доль. Таким образом, для планируемой переправы его войск в сторону Бордо все еще имелось правдоподобное обоснование: даже передвижение Мантейфеля к дороге на Лон-ле-Сонье, судя по всему, его мало беспокоило, и он направил дивизию 15-го корпуса в Кенже убедиться в этом. Но стоило ему добраться до Безансона, как тон его изменился. Интендант из штаба армии сообщил Бурбаки, что у него не было инструкций создавать запасы в Безансоне и что провианта для армии хватит едва на неделю. Впервые Бурбаки осознал безнадежность своего положения. Один за другим его пути к отступлению исчезали. 23 января спустившаяся вдоль течения Ду к Долю дивизия Кремера была отброшена, дивизия, посланная к Кенже, запаниковала при виде авангарда 7-го корпуса, и дорога на Лон-ле-Сонье была потеряна. Стоило войскам Вердера лишь появиться, и 24-й корпус поспешно оставил позиции арьергарда, которые занимал вокруг Бом-ле-Дама. 24 января Бурбаки консультировался со своими командующими корпусами, и было согласовано, что единственная надежда – ринуться к горам Юра и искать пути отхода через Понтарлье.

Фрейсине, узнав об этом, не стал скрывать недоверия. Его тон вообще изменился начиная со сражения у Лизена. Получив урок после неудачи Гарибальди при попытке остановить Мантейфеля, он был за отход Бурбаки от Безансона, но когда Гарибальди мужественно сражался в Дижоне, а Бурбаки объявил о том, что отрезан от Лиона, скептицизм его усилился. Он возложил вину за медлительность на Бурбаки. «По-моему, – телеграфировал Фрейсине 23 января, – Вам остается лишь одно – не мешкая, отбить у противника линии коммуникации, которые Вы, увы, потеряли, и предотвратить падение Дижона, возможное после повторных попыток противника атаковать город, несмотря на проявленный Гарибальди героизм». Узнав о решении отходить к Понтарлье, он был изумлен. «Вы, случаем, не перепутали название? – телеграфировал Фрейсине. – Вы действительно имеете в виду Понтарлье? Тот Понтарлье, что около Швейцарии? Если этот Понтарлье на самом деле Ваша цель, Вы предусмотрели последствия? За счет чего Вы будете жить? Вы, конечно, умрете от голода. Вас вынудят либо капитулировать, либо идти через швейцарскую границу… Прорывайтесь любой ценой. Иначе Вы погибли».

Фрейсине был прав. Но Бурбаки понимал, в отличие от Фрейсине, что уже ничто не заставит французские войска стойко сражаться с немцами, тем более пробиваться с боями. Отступление от Лизена довершило процесс деморализации армии: она, как выразился один генерал, «подверглась мгновенному разложению». Части и подразделения сплачивало одно – потребность в пропитании. Обозы и поезда грабили голодные толпы, которые выбрасывали половину того, что брали. Обувь заменялась на обмотанное на ногах тряпье, и Вердер, преследуя французов, маршировал по дорогам, обочины которых были усеяны брошенным оружием и снаряжением. При первых же орудийных выстрелах французы просто разбегались. Отсюда и решение идти дальше в Понтарлье. «Это – единственное направление, которое под силу их настроению и состоянию, – телеграфировал 24 января Бурбаки. – Если этот план Вас не устраивает, я, поверьте, не знаю, как поступить, это чистейшее мученичество – осуществлять сейчас командование войсками… Если Вы считаете, что кто-нибудь из моих командующих корпусами способен добиться большего, чем я, не смущайтесь и замените меня… Эта задача мне не под силу». В течение еще двух дней он пытался сдерживать немцев, приближавшихся с севера и юга, в то время как вещевые обозы громыхали в восточном направлении к горам Юра. Вечером 26 января он отдал приказы войскам на следующий день, и пока подчиненные их доставляли, Бурбаки уединился в своем кабинете и выстрелил себе в голову.