Франко-прусская война. Отто Бисмарк против Наполеона III. 1870—1871 - [177]

Поэтому в Версале, где находилась ставка не только прусского военного командования, но и фактически гражданского правительства, не спадала напряженность. Было ясно, что вопрос об артиллерийском обстреле Парижа был поводом для конфликта, ибо открытие огня 5 января обстановку не разрядило. И две недели спустя раздоры в Версале достигли пика. Запрос французов о перемирии поступил как раз в самый что ни на есть удобный момент. Продлись эта война еще несколько недель, и трудно было бы с определенностью утверждать, остались бы у дел Бисмарк или Мольтке, постоянно предъявлявшие взаимные обвинения в стремлении подставить друг другу ножку.

Бремя на плечах Бисмарка было весьма нелегким и без дополнительных трудностей, которые, как он полагал, создавали для него вооруженные силы. В течение четырех месяцев он вел достаточно непростые, даже щекотливые, а нередко и ожесточенно-желчные переговоры с представителями руководства прусских партий, с принцами, с парламентариями Южной Германии по вопросам формы существования новой Германской империи. За великолепием и пышностью церемонии, состоявшейся 18 января в Зеркальной галерее (Galerie des Glaces) Версальского дворца, когда король Пруссии собравшимися там правителями германских государств был провозглашен императором (кайзером), просматривалась череда политических кризисов и конфликтов, в ходе которых у Бисмарка постоянно возникали разногласия то с королем, будущим кайзером, явно недолюбливавшим саму идею империи, то с кронпринцем, который был самым восторженным, а зачастую даже некритично восторженным ее сторонником, и охлаждение в личных отношениях, ставшее естественным следствием этого, отнюдь не облегчало и другую стоявшую перед Бисмарком задачу, а именно: привести эту грозившую затянуться до бесконечности войну к удовлетворившему бы всех миру. Невзирая на провал миссий Тьера, страхи Бисмарка перед возможным вмешательством в ход войны европейских держав не уменьшались, и, более того, предпринимаемые им теперь действия по иронии судьбы вполне могли послужить этим державам очередным благовидным предлогом для такого вмешательства.

29 октября Россия, что было в целом предсказуемо, денонсировала пункты Парижского трактата 1856 года, согласно которому Черное море объявлялось нейтральным, а численность военно-морских сил, которыми русский царь мог располагать на его водах, ограничивалась[49]. Одна из двух держав, ответственных за ввод вышеупомянутых ограничений для России, Франция, была обессилена войной, а Великобритания находилась в состоянии изоляции, и ни один из ее государственных деятелей не осмелился бы назвать ее положение «блестящим». Что было знаменательно в контексте новой роли, которую Бисмарк отныне играл на европейской сцене, британский министр иностранных дел лорд Гренвиль, прежде чем принять соответствующие меры, направил в Версаль наделенного чрезвычайными полномочиями посланника Одо Рассела, чтобы тот убедил Бисмарка помочь англичанам образумить Россию, уговорив ее отозвать денонсацию, ибо в случае неудачи с Россией, как Рассел заявил канцлеру, Великобритания будет вынуждена, с союзниками или же без таковых, начать войну. Подобное разрастание франко-германского конфликта Бисмарк не мог приветствовать ни при каких условиях. Вместо этого он предложил созвать конференцию держав для рассмотрения этого вопроса и пригласить на эту конференцию полномочного представителя Франции. Гренвиль согласился с таким решением и убедил правительство национальной обороны принять его.

Реакция французов была неоднозначна. С одной стороны, и Шодорди, делегат по иностранным делам в Туре, и Фавр, которых в общих чертах проинформировали об этом в Париже, решили превратить конференцию в инструмент достижения перемирия на их условиях. Поскольку конференция не могла принять правомочных решений без присутствия французского представителя, они спорили, не станут ли державы Европы в своих собственных интересах оказывать давление на Пруссию с тем, чтобы та приняла условия французов. С другой стороны, настояв на том, чтобы представителем от Франции на конференции был сам Фавр, а не кто-нибудь из министров или членов делегации, они, по сути, вручили Бисмарку способ похоронить весь этот план. Фавр мог выехать из Парижа лишь с согласия пруссаков, и хотя это согласие в принципе могло быть дано, вполне могла возникнуть целая цепочка трудностей практического характера, которая лишила бы его такой возможности.

Созыв конференции был назначен на 3 января 1871 года, но Бисмарк, приостановив всякую связь между прусскими аванпостами французов в осажденном городе, мотивировал этот шаг тем, что французы, мол, открыли огонь по аккредитованным парламентерам и это воспрепятствовало получению Фавром приглашения на его участие в конференции. Конференция была отложена до 10 января, и Бисмарк позаботился о том, чтобы Фавр в тот же день, то есть 10 января, получил приглашение. И снова конференцию пришлось отсрочить на неделю, затем Бисмарк измыслил новые сложности, связанные с точным соблюдением протокола, согласно которому якобы необходимо было оформить особое охранное свидетельство, кроме того, он умело играл на нежелании Фавра бросать Париж в столь ответственный и крайне опасный момент ради обсуждений вдали от войны в абстрактно-правовом ключе вопросов политики с позиции силы. «И я спросил себя, – писал Бисмарк с мрачной иронией 16 января, – а не совестно ли Вашему Превосходительству уезжать из Парижа теперь ради участия в обсуждениях вопросов, касающихся судьбы Черного моря?…Я с трудом представляю себе, что Вы, Ваше Превосходительство, в критической ситуации, в которую Вы внесли такой вклад, пожелаете лишить себя возможности сотрудничества в работе над принятием решения, за которое и Вы несете долю ответственности». Но подобные ухищрения не могли продолжаться вечно, и если Фавр все же должен был прибыть в Лондон и лично обратиться к совести Европы, Бисмарк предвидел, что это неизбежно положит начало новой и куда более трудной фазе отношений между новой Германской империей и нейтральными державами.