Французский авантюрист при дворе Петра I. Письма и бумаги барона де Сент-Илера - [50]

.

Как кажется, прямого влияния на судьбу Шлейница этот донос не имел; неизвестно, попал ли он вообще в руки государя — а если и попал, то какими комментариями его снабжал покровительствующий барону Шафиров. В начале 1720 г., однако, поступают новые доносы. Уволенный ранее Шлейницем его собственный секретарь рисует в своем сообщении картину небрежения и неискусства барона, который «такие поступки чинил, что часто о том публичные разсуждения к его дезавантажу случались». В частности, Шлейниц снял себе на лето загородный дом в пяти милях от Парижа и по нескольку недель ко двору не появлялся, «а особливо в такое время когда дела в самой силе или зрелости были», и когда английские дипломаты старались «регента на всякие Вашего царского величества интересу предосудительные принципии привести». Именно потому Шлейницу и не хватает царского жалованья, что он «по все годы загородныя домы нанимает, всякие другие мобили закупать, екипажы для охоты содержать, всегда богатыя платья жене и детям [когда] моды переменяются, и протчие касающиеся до его плезиру депансы». Картину небрежения службой дополняет и обвинение в халатном отношении к государственным секретам: Шлейниц якобы запросто читает гостям поступающие из России депеши и рескрипты, «и часто я первово от доместиков ведаю, что тайного в пришедших к нему письмах писано, нежели он сам мне о том что сообщит <...> шифры его лежат разбросаны туды и сюды в доме, и заставляет он то своего сына, то дворецкого шифровать и дешифровать». Наконец, Шлейниц позволяет себе непочтительно отзываться о Петре при российских подданных и иностранцах, «безпрепятственно ходит и жалуется пред всяким, что Ваше царское величество его так худо награждает». Сын его публично рассуждал о негативной реакции при французском дворе на тактику выжженной земли, которую использовали русские десанты в Швеции, и что-де напрасно Петр «операции свои в Швеции с такою жестокости произвели, которые королеву шведскую принудили в руки короля аглинского». Якобы даже «в публичных кофейных домах речь шла», что регент намерен был требовать отзыва Шлейница, но отговорил его английский посол: «Мощно оставить для того что он им здесь ничего противного не чинит и им в негоциациях не мешает, что он доброй министр которого мощно забавить, когда же на его место царь другого министра пришлет, то может быть дела так добро не пойдут»{279}.

Этого мало: примерно в то же самое время Петру поступает еще один донос, на этот раз от русского человека, оставленного в Париже учиться царского денщика и крестника Алексея Юрова, который близко к тексту повторяет письмо бывшего секретаря Шлейница. Юров сообщает, что барон «у двора мало приятен, хотя сам себе и льстить может», «ни малого разума, ни верности не имеет, ниже скрытости в делах». Живет барон полгода за городом, в нескольких милях от Парижа, «а часто бывает что и в месяц не заглянет» ко двору, отчего идут слухи, будто Петр переменяет политику в отношении Франции. Шлейниц публично выражает недовольство условиями службы: «Неумолкаемое же сетование всему свету от него происходит, иногда о том что мал его характер, и что мало ему жалованья», и что из-за этого он думает покинуть русскую службу. Соответственно, французский двор с ним серьезные дела вести и не хочет, «одним словом, мощно сказать, что ни чести ни прибыли от него нимало является». Регент якобы хотел просить об отзыве Шлейница, но английский посол его отговорил: барон-де «нам не мешает, а ежели будет другой то нам помеха будет в делах». Юров якобы слышал обо всем этом от «верных друзей» — или же он просто повторял доношение бывшего секретаря Шлейница, которого царский денщик, по его же словам, знал как честного человека?{280}

Как и в случае других подобных доносов, описание событий, которые, видимо, действительно имели место, густо приправлено здесь корыстными мотивами самих доносителей, которые на поверку оказываются такими же искателями фортуны, что и обличаемый ими Шлейниц. Оправдываясь за увольнение донесшего на него секретаря, Шлейниц называет его предателем, который якобы вскрывал и переснимал его письма и имеет пенсию от английского короля{281}. Вполне вероятно, что Шлейниц преувеличивает, — однако же впоследствии секретарь этот вынужден был признать, что действительно, как его и обвинял барон, он поддерживал контакты с английскими властями: его брат обещал ему добыть рекомендацию в английскую службу{282}. Юров же, похоже, и сам метил на место Шлейница; во всяком случае, его приключения мало уступают похождениям Сент-Илера. В Париже он инвестировал в акции Компании Миссисипи, разорился на них, пытался поправить свои дела женитьбой на француженке с 1500 рублей приданого («по протекции некоторых здешних господ нашел у одного инспектора де полис, он же директор женерал в некоторых откупах, который с радостию мне аккордовал дочь свою»); по возвращении в Россию стал платным информатором французского посольства, подписал один из проектов 1730 г.{283}

С другой стороны, доношения эти отражают и вполне обычные реалии дипломатической жизни того времени. Так, Шлейниц действительно, как это упоминают доносители, жаловался на дороговизну в Париже и на невозможность прожить на царское жалование, ссылаясь вполне обоснованно на высокие представительские расходы, на необходимость содержать себя сообразно «данного мне характера министра Вашего величества и Вашей собственной славе». Необходимость для представителя великой державы одеваться по моде и снимать на лето загородный дом, как это делают другие дипломаты и светские господа, тоже вполне понятна. Весной 1720 г. Шлейниц чуть ли не ставит царю ультиматум: он просит повысить жалованье на будущее и заплатить просроченное за прошлые годы. Если же Петр не готов выделить ему «сей прибавочный депанз к содержанию» или вовсе считает его «негодным к услугам», то Шлейниц даже просит его отозвать из Парижа: «Всеподданнейше прошу меня от сего двора как скоро возможно отозвать и меня паки в Германии употребить, где я могу теми 7000 прожить и доволен быть»