Французский авантюрист при дворе Петра I. Письма и бумаги барона де Сент-Илера - [52]

До некоторой степени эта ситуация сохраняется и с прибытием на смену Долгорукову кн. А.Б. Куракина: последний доносил, например, осенью 1722 г. в Коллегию иностранных дел, что «барон Шлейниц сообщил <...> что кардинал Дюбуа в бытность ево, Шлейница, в Версали объявил ему, барону Шлейницу, что посол <...> из Констянтинополя писал ко двору», и т.д. Такое общение Куракина с Дюбуа через Шлейница ничуть не смущает Коллегию иностранных дел, князю велено отвечать на подобные сообщения от Дюбуа, просить его о чем-то и т.д.{295} Видно, однако, что Куракина, в отличие от Долгорукова, эта ситуация крайне раздражает, он чувствует себя некомфортно — тем более, что, как известно, Дюбуа отнесся к его приезду негативно, а само назначение столь молодого человека, как Куракин, было воспринято как плохой сигнал.

На фоне информации, которую сообщил шевалье де Гийе, примечательно, что Шлейниц посвятил значительные усилия (в том числе и после своего отзыва) лоббированию отправки послом в Россию именно Бертона. Кандидатура его вроде бы была одобрена Петром в ходе пребывания царя в Париже, а осенью 1718 г., как мы помним, Сент-Илер анонсировал в Санкт-Петербурге скорое прибытие Бертона. Вскоре после этого последовал донос шевалье де Гийе. Имел ли он какое-то значение или нет, сказать сложно; но существенно, что не был отправлен не только Бертон, но и никакой другой посол: гораздо более значимыми, чем личные качества Бертона, здесь были, видимо, колебания в политике Франции в целом. Бертон тем временем считал себя назначенным послом. В апреле 1720 г. он просит Петра пожаловать ему орден Св. Андрея, ссылаясь на то что он «рожденной шляхтич, о чем полномочной Ваш министр при сем дворе совершенно ведает». Петра он именует «величайшим императором на свете», добавляя, что нет ни одного француза, который бы не завидовал назначению Бертона «резидовать от короля государя моего при Вашем величестве»{296}.

В начале 1721 г. в Россию, как известно, приезжает из Стокгольма с посреднической миссией Кампредон, и в этом контексте опять всплывает имя Бертона: Шлейниц всячески интригует в пользу его назначения, причем, насколько можно судить, пользуется в этом отношении полной поддержкой кн. В.Л. Долгорукова. В их донесениях в этот момент отправка Кампредона и задержка отправления Бертона представляются как происки со стороны аббата Дюбуа (к тому времени ставшего кардиналом). Информация эта исходит в том числе и от самого Бертона: «О Кампредоне мне вчера сказывал здесь господин Бертон, что он креатура абе де Буа», пишет Долгоруков. Бертон приходил к князю, рассказывал о своем назначении «в характере» посла, о понесенных им убытках, о том, что Дюбуа «посылке препятствует для короля аглинского». Однако Долгоруков получает подтверждения этой информации и из других источников в Гамбурге и в Копенгагене. «В Гамбурхе от француского посланника Пуцина я о том слышал», — пишет он; а другой его источник, «Криспин, о котором прежними моими доносил», сказывал Долгорукову, что Кампредон имеет пенсию от шведского короля и получает долю из французской субсидии Швеции в размере 50 тыс. ефимков{297}. Другие источники («другие сказывали») уверяют Долгорукова, что Кампредон назначен по требованию английского и шведского королей, которые прямо дадут ему инструкцию{298}.

Очевидно, что сообщения эти отражают в том числе и политическую борьбу во французском правительстве, попытки противников Дюбуа саботировать проводимую им в отношении северных держав линию. Кроме того, возможная посылка Бертона становится частью сложных дипломатических маневров вокруг направления французской дипломатической миссии в Россию вообще. Огрубляя, Санкт-Петербург всячески настаивает на присылке французского представителя, причем возможно более высокого ранга: для Петра это вопрос престижа и международного признания. Париж же пытается сделать приезд посла христианнейшего короля предметом торга, обусловить его выполнением каких-то собственных требований; к тому же, в связи с направлением такой миссии неизбежно вставал бы вопрос о церемониале и титулатуре царя. В апреле 1721 г. Долгоруков напоминает Дюбуа, что хорошо бы направить французского посла в Россию, не упоминая при этом Бертона по имени. Дюбуа в ответ заявил, что надобно, чтобы сначала Кампредон все как следует устроил в отношениях между двумя странами{299}. В августе уже сам Дюбуа говорит, что, мол, самое время кого-нибудь послать в Россию, а Кампредон нужен в Швеции: примечательно, впрочем, что об этом мы знаем со слов Шлейница: «Потом он, аршевек, спрашивал его, Шлейница, годен ли в тое посылку де Бертон, Шлейниц ответствовал, что годен»{300}. В сентябре Бертон рассказывает, что его вдруг вызвал Дюбуа и велел, чтобы он «с поспешением готовился ехать»{301}. В октябре, однако, появляются слухи, что постоянным послом в Россию приедет все-таки Кампредон. Долгоруков настаивает в разговоре с регентом герцогом Орлеанским, что «о прибытии Кампредона при [русском] дворе <...> ведомости не имеют, а ожидают по прежним ведомостям де Бертона». Регент отвечает, что Бертона, конечно, отправит, но прежде надо послать Кампредона, «для того что [он] в таких делах уже бывал, а Бертон еще не бывал»