Французский авантюрист при дворе Петра I. Письма и бумаги барона де Сент-Илера - [54]

. Что именно на самом деле сказал ему Дюбуа о Шлейнице в беседе с глазу на глаз, мы никогда не узнаем, — как не мог этого узнать и сам Петр. Но примечательно, что Мусин-Пушкин состоял в 1717-1719 гг. именно при кн. Б.И. Куракине в Гааге: в этом смысле весь эпизод с дискредитацией Шлейница вполне вписывается в титаническую борьбу двух кланов в российской внешнеполитической верхушке. Благодаря, видимо, и заступничеству Дюбуа и Кампредона , уже зимой-весной 1722 г. царь, по словам французского посла, обещал восстановить допущенную в отношении Шлейница несправедливость{310}. И в самом деле, хотя в конце апреля 1722 г. Петр подписал ему «абшит», т.е. полное увольнение со службы, решение это не вступило в силу: «Онаго по Его императорского величества указу не послано, а удержан до указу». Вместо этого Шлейницу было велено «ехать из Франции в Брауншвиг где по делам Его императорского величества ему, барону Шлейницу, быть до указу и употреблять его там к делам какие когда случатся» с жалованьем в 2 тыс. рублей в год (в Париже, правда, он получал 7 тыс. руб.){311}.

И здесь мы опять возвращаемся к последнему проекту Сент-Илера. Мы видели, как поддерживал его Шлейниц: он сообщил о нем Петру еще в конце 1720 г.; тогда же — не имея еще на это санкции Петра, — он говорил о нем с Дюбуа. Даже и получив от Петра в начале 1721 г. запрет на переписку с Сент-Илером, Шлейниц счел нужным сообщить царю о визите гессен-кассельского министра; настаивал на том, что проект этот будет поддержан Францией; рвался лично донести о нем государю. После отказа Петра обсуждать этот план он вовсе не исчез с международной повестки. Как сообщал Лави полгода спустя, в Петербурге якобы ожидали, что Кампредону поручено договориться о браке принца Георга с одной из царевен, а сам Кампредон писал, что эту тему зондировал в разговоре с ним прусский посланник Мардефельд. Кампредон отвечал ему что этот проект — о котором, по его словам, некогда писали все европейские газеты, — кажется ему «существующим лишь в воображении нескольких политиков-любителей»{312}. Тем не менее впоследствии он сам раз за разом возвращается к нему в переписке с Дюбуа, причем настаивает — как это и предполагали ранее и Шлейниц, и Куракин, —что такой брак отвечал бы интересам Франции{313}. Примечательно, что сразу после вторичного приезда Кампредона в Россию тему эту в разговоре с ним поднял не кто иной, как Шлейниц-младший, «один из доверенных людей Шафирова». По словам Шлейница, было бы вполне возможно расстроить намечающийся брак Анны Петровны с герцогом Голштинским, подыскав ей в мужья принца, который бы играл при ней роль вроде той, что Георг Датский играл при королеве Анне в Англии, т.е. роль не участвующего в управлении принца-консорта. Георг Гессен-Кассельский, по его мнению, был бы гораздо более подходящим кандидатом на эту роль{314}. Таким образом, последний проект Сент-Илера оказывается лишь одним из элементов в гораздо более обширной и продолжительной интриге, разрабатывавшейся шафировскими клиентами, — интриге, которая была, к тому же, прямо связана с остро стоящим вопросом о престолонаследии в России.

Опала Шафирова в 1723 г., разумеется, нанесла удар по его клиентской сети: креатуры вице-канцлера оказались выключенными из российской внешней политики. Шлейниц, несмотря на назначение в Брауншвейг, остается в Париже еще на несколько лет: по его словам, выехать из Франции ему мешают долги. Кроме того, Шлейниц — совместно со все тем же Бертоном — подвизается в эти годы в качестве если не воспитателя, то координатора воспитания русских аристократических юношей в Париже: это помогает ему поддерживать отношения с русскими вельможами. Как мы помним, уже в 1717 г. в доме Шлейница жили сыновья Шафирова и Толстого. В марте 1723 г. Иван Калушкин, сотрудник русской дипломатической миссии в Париже, присматривавший за обучением племянника кн. В.Л. Долгорукова, доносил, что «господин Шлейниц безмерно X князь Якову Александровичю ласков так что по вся празднишные дни берет ево к себе обедать». «J’ay ete те divertit ce carnaval chez MonsieurDeverton», — отчитывался тогда же сам юный Prince Jacques Долгоруков{315}. Осенью того же года Шлейниц сообщает, что некий «корабль Бертона» благополучно прибыл в Гавр, после чего тот отправился в Руан (мы помним, что именно с Руаном было связано торговое предприятие Бертона и Сент-Илера), взяв с собой и князя Якова в «petit voyage»{316}. Вопреки рассказам шевалье де Гийе о его ужасном прошлом, Бертон в эти годы вхож в те социальные круги, в которых вращается и сам кн. А.Б. Куракин. «Прошу Вас, сообщите мне, что господин де Бертон сказал о нас, голландках. Полагаю, что мы не скоро увидим его у нас; между нами говоря, с каждым днем становится все скучнее и хуже», — жалуется молодому русскому дипломату одна из его светских приятельниц из Гааги. «Когда люди не знают, что сказать о других, то вымышляют и выдают за верное — такова мода сей очаровательной местности», — добавляет она{317}. К 1727 г. Бертон ухитрился даже задолжать 10 тыс. ливров самому кн. Б.И. Куракину, которые дипломат перед смертью все еще надеялся «при помощи божеской, и на его святую милость [уповая], твердо персонально сам получить»