Французская военная миссия в России в годы Первой мировой войны - [15]

. Когда военный атташе не имел возможности самостоятельно добыть информацию или получить её от компетентных в военных вопросах коллег, ему приходилось работать с менее достоверными источниками информации, как то русская пресса или уличные слухи.

Кроме того, в условиях Первой мировой войны возросло значение фигуры военного атташе, к нему предъявлялись иные «квалификационные требования». Он был обязан быть не только дипломатом и специалистом по военным вопросам, но и инициативным организатором, готовым к активной деятельности. Как заметил британский историк Вильям Филпотт, «политики и военные начали тесно работать вместе с невоспетыми героями войны — промышленниками и лидерами тред-юнионов, торговыми магнатами и транспортниками, владельцами газет и журналистами, чьи усилия были также важны для успеха, как действия командующих или тех, кто определяет стратегию и политику»[145]. Феномен тотальной войны предусматривал вовлечение в борьбу представителей прессы, частный капитал, лидеров общественного мнения, что нашло отражение в организации пропаганды в России усилиями французской миссии, вовлечении представителей французского капитала в трансформацию военно-промышленного комплекса Российской империи.

В итоге организация и деятельность военных миссий стала одним из важнейших направлений французской военной мысли[146], так как позволяла эффективно аккумулировать усилия для решения военных задач и впоследствии служить проводником политического влияния[147]. Осуществлялись расширение и интенсификация трансфера, прежде всего, военно-технических инноваций в условиях коалиционной войны. Фактором интенсификации стал «снарядный голод» (острая нехватка артиллерийских боеприпасов), поразивший Российскую Империю через несколько месяцев после начала военных действий. Франция проявила большую заинтересованность в передаче России своих технологических достижений и опыта наращивания производства в целях снижения необходимости прямых поставок военных материалов.

Французы в этот период столкнулись с тем, что Россия не соответствовала их представлениям о державе, готовой к войне. Они рассчитывали, что Россия их поддержит, но в реальности Франции самой пришлось взять на себя груз поддержки Российской Империи. Лучше всего это умонастроение выразил Раймон Пуанкаре в дневниковой записи от 19 сентября 1915 года: «Значит русский колосс — действительно колосс на глиняных ногах? Как нам поддержать его?»[148].

ГЛАВА 2. ЯНВАРЬ 1916 — ИЮЛЬ 1917: «КОНЦЕНТРИРОВАТЬ УСИЛИЯ ВПЛОТЬ ДО ОКОНЧАТЕЛЬНОЙ ПОБЕДЫ»

§ 2.1. Реорганизация миссии как путь к сверхконцентрации

В первой половине января 1916 года военный министр Франции Галлиени писал в Совет министров: «Опыт кампаний 1914 и 1915 годов показал, что между Францией и Россией не сложилось тесного взаимодействия в том, что касается Высшего военного управления. Первая попытка исправить это положение была предпринята в виде отправки миссии генерала По, но эта миссия, несмотря на высокую квалификацию её руководителя не принесла желаемых результатов»[149]. Кроме необходимости налаживания более эффективного коалиционного взаимодействия, неотъемлемым инструментом которого была военная миссия, в её отношении возникла ещё одна трудность: задачи, стоявшие перед французской миссией, неуклонно возрастали, она играла роль не только «связующего органа» между двумя верховными главнокомандованиями воюющих держав и содействовала поставке вооружения и боеприпасов, но становилась ответственной за экспорт технологических инноваций и координацию деятельности растущего французского военного и технического персонала на территории России.

В июне 1915 года Жозеф Жоффр представил в Военное министерство проект централизованного «управления войной» под эгидой французского Генштаба. Согласно проекту предполагалось выделение каждой союзной страной аккредитованного генерала, детально осведомленного о положении своей армии[150]. В пространстве коалиционной войны Россия вместе с Сербией и Италией мыслились Жоффром как единое целое Восточного фронта, направленного против Центральных держав[151]. Более того, французский главнокомандующий полагал, что эффективный прорыв возможен именно на Восточном фронте, в связи с чем придавал особенное значение своевременному материально-техническому обеспечению России и восстановлению её армии для грядущего наступления[152].

Сотрудник Второго бюро Пьер Паскаль, будучи в Генштабе в Шантийи, равным образом отметил, что там он «кроме кодирования и дешифровки познал всю относительность идеи союзничества: перед русским военным атташе бравым полковником Игнатьевым, издалека возвещавшим о себе звоном шпор, закрывались все досье»[153]. Похожая ситуация сложилась и в России, о военном министре Шуваеве он вспоминал так: «Полковник рассказывал мне, что посещая с ним Кавалерийскую школу, он услышал его слова: «Военного атташе здесь нет, значит, можно говорить…»[154]. И также впоследствии: «Кажется, Аверьянов[155] отказался принимать иностранных военных атташе, сказав: «Это такие люди, толком не знаешь, что им сказать… Лучше их не видеть совсем»