Французская революція 1789-95 г. въ освѣщеніи И. Тэна. - [169]

«Опытъ массовой проскрипціи цѣлаго класса гражданъ и конфискаціи имущества цѣлаго класса собственниковъ среди очень развитой цивилизаціи и очень сложнаго законодательства былъ сдѣланъ при Людовикѣ XIV. Всѣ послѣдствія гражданской смерти, всѣ отношенія, могущія неожиданно возникнуть между изгнанниками и ихъ родственниками, оставшимися въ отечествѣ, всѣ вопросы объ открывшемся наслѣдствѣ и объ опекѣ, о законности брака, о секвестрѣ спорнаго имущества, о преимуществѣ однихъ долговыхъ обязательствъ и закладныхъ предъ другими, о средствахъ предотвратить мнимыя продажи, о преслѣдованіи подставныхъ лицъ, — все это было предусмотрѣно; нѣтъ ни одного относящагося сюда случая, который бы не возникалъ въ теченіе столѣтія, прошедшаго съ 1685 года, и не былъ бы разрѣшенъ королевской юриспруденціей. Въ рукахъ у легистовъ Конвента находились своды (реперторіи) этой юриспруденціи, и они черпали изъ нихъ полными горстями»; главный изъ этихъ легистовъ Конвента, Мерленъ изъ Дуэ, напр., состоялъ уже 14 лѣтъ сотрудникомъ «Юридическаго Словаря» Гюо, вмѣстившаго въ себѣ все законодательное наслѣдіе «стараго порядка», а законодательный комитетъ Конвента весь состоялъ изъ «соревнователей» (émules) Мерлена{76}. Если юристы Конвента являютъ собою законовѣдовъ «стараго порядка», то комиссары Конвента преемники и соревнователи интендантовъ «великаго короля». Послѣдуемъ за этими комиссарами, напр., въ завоеванную Бельгію, куда они отправлены, чтобы внушить жителямъ французскій патріотизмъ. Бельгійцы поняли буквально прокламацію французскаго генерала; убѣжденные, что французы пришли освободить ихъ отъ деспотизма австрійскихъ чиновниковъ, они намѣреваются воспользоваться этой свободой въ своихъ политическихъ собраніяхъ. Поэтому въ этихъ собраніяхъ господствуетъ самый «неблагонамѣренный» духъ съ точки зрѣнія побѣдителей, и чтобы справиться съ нимъ, французскіе комиссары прибѣгаютъ къ помощи «драгуновъ республики», совершая «обращеніе» по образцу «драгоннадъ» временъ Людовика XIV.

Проникаясь духомъ королевскихъ интендантовъ, комиссары Конвента принимаютъ и тонъ послѣднихъ по отношенію къ своему государю. По одному изъ жизненныхъ — для «дружеской» Батавской республики — вопросовъ, французскій комиссаръ пишетъ Комитету общественнаго спасенія: «Вамъ однимъ надлежитъ рѣшать это важное дѣло; вы одни въ состояніи взглянуть на него съ настоящей точки зрѣнія. Здѣсь оно поневолѣ принимаетъ мѣстный оттѣнокъ»{77}.

Преемственность традиціи у якобинцевъ, непосредственная связь между абсолютизмомъ короля и абсолютной властью представителей «націи», въ особенности ярко проявились въ области «иностранной политики». Эта преемственная связь проходитъ красною нитью черезъ книгу Сореля, крупная заслуга котораго заключается въ томъ, что онъ прослѣдилъ въ области дипломатіи и войны высказанную впервые Токвилемъ идею, что революція явилась продолжательницею «стараго порядка». Въ изслѣдованной Сорелемъ области мы на каждомъ шагу наталкиваемся на отмѣченныя авторомъ аналогіи и точки соприкосновенія между старымъ порядкомъ и новымъ. Дипломатія революціонной Франціи идетъ по стопамъ королевской: она усвоиваетъ себѣ идею наслѣдственнаго соперничества династій Бурбоновъ и Габсбурговъ; она принуждаетъ Испанію обратить «фамильный договоръ» (pacte de famille) въ національный; она даже по отношенію къ третьему раздѣлу Польши держится пріемовъ Шуазеля во времена перваго раздѣла. На войнѣ якобинское правительство руководится принципами министровъ Людовика XIV, а именно принципомъ сожженія городовъ и селъ до полнаго разоренія страны. Якобинскій правительственный комитетъ, по отношенію къ Вандеѣ, прямо опирается на этотъ прецедентъ: «Лувуа обвиняется исторіей за то, что сжегъ палатинатъ, и Лувуа подлежитъ осужденію: онъ трудился на пользу деспотизма и жегъ для тирановъ; Вандея — палатинатъ республики, и на этотъ разъ свобода будетъ держать перо исторіи и похвалитъ ваше рѣшеніе, такъ какъ вы были жестоки для того, чтобы упрочить права человѣка!»

Можно ли нагляднѣе и наивнѣе выразить основной софизмъ якобинскаго правленія, которое ищетъ свою санкцію одновременно въ идеѣ свободы народа — и въ преданіяхъ королевскаго абсолютизма и всемогущества государства? Якобинцы — эти перешедшіе на службу къ народу бывшіе королевскіе чиновники — ничто иное, какъ «эманципировавшіеся подданные Людовика XIV, воспитанные въ монархическихъ и католическихъ школахъ въ доктринѣ единства и перенесшіе ее живьемъ съ королевской верховной власти на народную»{78}.

Но, перенося доктрину единства, всемогущества и непогрѣшимости власти съ монархическаго порядка на демократическій и республиканскій, якобинцы возвели ее, такъ сказать, въ квадратъ. Ихъ правительственные органы — Комитетъ общественнаго спасенія и Конвентъ — примѣшиваютъ къ горделивымъ, барскимъ пріемамъ стариннаго деспотизма безцеремонность и нахальство революціонной власти.

Чтобы убѣдиться въ этомъ, надо взглянуть на ихъ иностранную политику, на цѣли, которыя они преслѣдовали, и на пріемы, которые они пускали въ дѣло. Если документальное изображеніе этой политики нужно признать научною заслугою Сореля, то, можетъ быть, еще значительнѣе общественная заслуга Сореля, проявившаяся въ его мѣткой и безпристрастной оцѣнкѣ этой политики. Здѣсь ученый историкъ является предъ нами просвѣщеннымъ патріотомъ и опытнымъ публицистомъ въ вопросѣ особенно трудномъ и щекотливомъ для французскаго патріота. Сорель искусно отличаетъ два теченія въ иностранной политикѣ французскаго государства, какъ въ эпоху королей, такъ и во время народовластія: политику тщеславія (de la magnificence) и политику реальныхъ интересовъ. Первая носитъ на себѣ какъ бы догматическій характеръ; она ставитъ себѣ цѣлью установленіе «естественныхъ границъ», но въ сущности это предлогъ и знамя для завоеваній; она не признаетъ ничьихъ правъ, руководясь во всемъ апріорнымъ правомъ французскаго короля, или націи. Естественной границей Франціи признается Рейнъ; это опредѣленіе включаетъ въ себѣ завоеваніе нѣмецкихъ областей на лѣвомъ берегу Рейна, Бельгіи и части Голландіи. Эта политика неизбѣжно вызываетъ коалиціи противъ Франціи, борьбу на жизнь и на смерть съ Англіей, стремленіе къ преобладанію въ Европѣ и наконецъ — крушеніе. Такова была судьба политики Людовика ХІV; ее усвоиваютъ себѣ якобинцы. Послѣ кратковременнаго увлеченія идеей войны для освобожденія народовъ отъ тирановъ, якобинцы начинаютъ играть роль тирановъ по отношенію къ чужеземнымъ монархамъ и народамъ. Современники якобинцевъ быстро усвоили себѣ смыслъ и значеніе ихъ политики. Уже въ 1792 г. — еще до разрыва съ Англіей — одинъ изъ будущихъ государственныхъ людей этой страны, Дженкиссонъ, воскликнулъ въ палатѣ, что «Конвентъ стремится къ установленію всемірной республики, на подобіе того, какъ Людовикъ XIV — всемірной монархіи». Изъ одинаковыхъ условій произошли одинаковыя послѣдствія, и «англичане возобновили противъ революціонной Франціи ту національную борьбу, которую ихъ предки въ началѣ вѣка вели противъ католической и монархической Франціи Людовика XIV». (Sorel., III, 322).