Франц, или Почему антилопы бегают стадами - [32]

Я вернулся к эстакаде, схватил открытую бутылку сока и сел на пассажирское сиденье грузовика, который должен был доставить меня на Гизанплац. Временная охранница на вахте у ворот спросила, не сок ли это с нового оборудования. Я протянул ей бутылку. Она сделала глоток. Сказала, горький, и сморщилась. Невозможно пить, сказала. Убийственная характеристика, которая, однако, не удержала меня от того, чтобы каждое утро снова приходить на фабрику. Теперь я не был гимназистом – я был просто швейцарцем. А швейцарки и швейцарцы составляют смешанную расу (конгломерат кельтских, алеманнских, сицилийских, боснийских и тамильских генов, оформленных в самых разных дозировках и конфигурациях) с удивительно единообразным менталитетом: они могут провести бессонную ночь, задаваясь, подобно Зульцеру, вопросом, чем они, собственно, занимаются двенадцать часов в день, они могут встать с постели в самом плачевном состоянии, сжимая ладонями раскалывающуюся от боли голову, едва передвигая ноги,

брюзжа, ворча и жалуясь – но при этом всем они первые, кто занимает место у конвейера. Или, как однажды сказал отец: «Уровень безработицы снизился до трех и шесть десятых процента, мамочка. Три и шесть десятых процента! Эту страну населяют сумасшедшие трудоголики». Возможно, он прав. Возможно, мы все здесь сумасшедшие. Ведь, не считая оплаты автостраховки, работа не имеет никакого смысла. По крайней мере, такого, который приходил бы в голову достаточно быстро, чтобы я смог в него поверить.

Кораблекрушение

Был мрачный четверг, вечер после ранней смены на сокодавильне.

Мать истощала кофейные запасы фрау Вегенаст и делилась с той своими заботами. («Господи Иисусе, Моника, неужели это все, чему наших детей учат в гимназии? Курить гашиш и портить себе желудок».) Отец на Вайзенхаусплац дыроколил налоговые бумаги и засовывал их в серые папки-регистраторы. Юлиан проводил летние каникулы в Лерхенфельде. Он был с Эм Си Барсуком на балконе и демонстрировал ему свою коллекцию танковых моделей. Я вытащил из духовки едва оттаявшую пиццу, пошлендрал в гостиную, снял трубку со звонящего телефона, услышал голос матери Йоханна, положил трубку и с некоторым трудом примостился около Йоханна на диване.

Дела с Йоханном обстояли не лучшим образом. Я притащил его на Лерхенфельд подальше от виллы в надежде занять каким-нибудь делом. Боялся, как бы он один чего не надумал (а он действительно надумал), и, конечно, должен был вмешаться.

Йоханн уныло листал какую-то книгу.

– Как книжка? – спросил я, глядя прямо перед собой на имитацию камина (с электрическими углями, сейчас выключен).

– Она стояла у него на полке на самом верху.

«У него» значило у мертвого Эрйылмаза. Что и говорить, за последнее время Йоханн завел не сказать чтобы ужасно много новых знакомств.

– Я не спрашивал, откуда у тебя книга. – Рот у меня был набит холодной влажной пиццей. – Какие-то проблемы?

– Арабские сказки, – сказал он. – Неразрешенные конфликты, избитые диалоги и безосновательные допущения..

Я перестал жевать и посмотрел на Йоханна. Его состояние мне совсем не нравилось.

Замогильным голосом он продолжал:

– Стереотипные персонажи, псевдообъективная повествовательная перспектива, которая…

– Ты офигел, Джонни! – Нужно было вернуть его на землю, пожелать доброго вечера, дружески помахать шапкой на манер рыбаков в Тирренском море. – Книги придуманы не для того, чтобы их читали, а для того, чтобы экранизировали. Хорошая книга – та, где в главных ролях Юл Бриннер и Ширли Темпл. Джонни! Да встряхнись же ты наконец! – Я попытался выдернуть подушку из-под его широких ягодиц. – Развалился тут. Такое впечатление, будто с мертвецом разговариваю. – Я потряс его.

– Брось, Франц.

Он не двинулся с места.

– Ну же, вставай! Сделай пробежку вокруг дивана, займись чем-нибудь созидательным!

Йоханн медленно закрыл книгу и еще медленнее отложил ее в сторону Откинул голову назад и, тяжело дыша, стал глядеть в потолок – будто потерпевший кораблекрушение на плоту посреди океана, не знающий, в какую сторону грести. На него было жалко смотреть.

Зазвонил телефон, я потянулся, снял трубку (снова мать Йоханна), положил обратно.

– Я хотел кое-что спросить у тебя, – неуверенно начал Йоханн.

– Валяй.

– Вообще-то, это все чисто теоретически. Предположим… кто-то попал… в паршивую ситуацию.

– И?

– И не может из нее никак выбраться. При том у него, возможно, есть кое-какая идея, и, возможно, он догадывается, как…

– Джонни, о ком ты говоришь? Ты имеешь в виду себя?

– Нет! Это про одного знакомого. Не помню, как его зовут… Ну вот, допустим, парень крепко завяз, и есть только одна возможность выкарабкаться, только один выход, но он все никак не решается… Как думаешь, ему стоит все-таки это сделать?

– Джонни, ты ведь сейчас не про самоубийство говоришь, а?

– Тьфу ты, нет, конечно!

– Тогда он должен это сделать.

– Даже если еще слишком рано?

– Рано?

Йоханн смотрел на меня с отчаянием.

– Тогда он должен сделать это – что бы он ни задумывал, – причем прямо сегодня. Сразу же. Иначе подходящее время так и не наступит.

Я сам удивился, что сказал это.

– Но, может быть, у него нет таланта…