Франц, или Почему антилопы бегают стадами - [22]

– Давай вытаскивай книги. Счас приду.

Я перевернул пакет и вытряхнул учебники на персидский ковер из восточного каталога «Сотбис». Йоханн вернулся с индюшачьим крылом в зубах и полуфунтом хлеба с тыквенными семечками под мышкой. Куртку он снял и облачился в громадный кафтан цвета авокадо.

– Приветствую вас, великий султан. – Я поклонился. – Я друг Джонни Вундеркинда. Он пожелал обучать меня музыке. Не угодно ли стакан вина?

С тех пор как Эрйылмаз попал в больницу, я постоянно строю из себя шута.

– Я всегда хожу дома в кафтане, – извиняющимся тоном сказал Йоханн.

Он разодрал индюшачье крыло и протянул кусок мне. Я съел половину, остальное скормил Эм Си. Потом развалился на ковре, вздохнул. Вино начало действовать. Я мог бы остаться тут, подумал я. Гладить оконные рамы, стричь газон. Мог бы чистить скребницей лошадей и полировать кресло Людовика XV, стирать пыль с кожаной Библии в сигарной комнате – а в трудные моменты Йоханн заботился бы обо мне, наливал ванну из сандалового дерева и клал журнал «Mayfair» на подушку. Веселые застолья, сельтерская вода, беспечность. Мир, в котором нет печеночной недостаточности и несданных экзаменов.

Йоханн сел по-турецки, держа в зубах половину индюшачьей грудки.

– Я хочу тебе кое-что показать, – сказал он с уважением в голосе. Наверно, я был для него кем-то вроде прожженного пирата. Для меня он был меланхоличным толстяком, которому нравятся пираты.

– Ага, золотые резервы Бахрейна, которые ты тут припрятал.

Хорошо было лежать на мягком персидском ковре и рассматривать украшенный лепниной потолок. Эм Си Барсук ткнулся мордой в бахрому рубчатого покрывала на кровати (теперь уже осторожно, готовый сразу убежать).

Внезапно со всех сторон полилась музыка.

Йоханн сделал громче и серьезно произнес:

– Музыка – это дар, которого человечество не заслужило.

– Где спрятаны колонки? Я не вижу никаких колонок.

Ту-ту-ту.

– Офигеть, это кларнеты?

Йоханн раскрыл и сунул мне под нос партитуру. Страница была усеяна черными точками.

– Ты слышишь результат, а вот откуда все начинается, – пояснил он. – Беззвучная сторона кларнета.

Я достал рукой атласную подушку и подсунул себе под голову.

– Джонни, чувак, ты это здорово сказал. Блин, мне надо прилечь.

Йоханн засмеялся.

– Да ты ведь и так уже лежишь.

Он оставил меня наедине с докучными нотами. Я слышал, как скрипит под ним двухмиллионная лестница. Из кухни донесся его голос:

– Захватить тебе чего-нибудь?

Еще раз вздохнув, я перевернулся на живот, склонил голову над нотами и принял (робкое, сиюминутное) решение. Крикнул:

– Если хочешь, чтобы метельщик увидел, как из укурка вышел толк, поднимайся сюда и объясняй мне про черные точки. Да побыстрее!

Когда я поднял глаза, передо мной стоял Йоханн с миской тирамису. Этот парень ел слишком много.

– Завитушка в начале строки называется скрипичный ключ, – сказал он, зачерпывая суповой ложкой.

– Скрипичный ключ, ну-ну.

Ту-ру-ру…

– Скажи, Джонни, а зачем вообще надо читать музыку по нотам, почему нельзя ее просто слушать?

Вскоре я опять ехал на такси.

В больнице, когда мы проходили мимо приемного покоя, нас неожиданно остановила сестра.

– Хюсейин Эрйылмаз умер, – сообщила она.

Время чудес

В часовне собралась вся учительская «кубика»: Вульшлегер, фрау Брунисхольц, много незнакомых учителей, директор, конечно, Доро Апфель… Никакого священника. Фрау Брунисхольц то и дело обирала ниточки со своего коричневого костюма – удачный способ проститься с завхозом, должен признать. Хосе Гонсалвес, на свадьбе которого гулял Эрйылмаз, читал прощальное слово. Я сидел в заднем ряду рядом с Иоханном. Тот не отрываясь смотрел на гроб и беззвучно плакал.

Я приходил в часовню еще утром и смотрел, как кладбищенские садовники вносили и устанавливали гроб. В нагрудный карман Эрйылмаза (одетому, само собой, в полосатый костюм) я засунул порнооткрытки. Я подумал, что он там будет слишком долго один. А если картинки ему не понадобятся, то, может, червяки передернут разок, прежде чем полезут ему в ухо. Конечно, это был знак любви, как я ни пытался себя обмануть.

Не знаю, какое будущее ожидало бы Эрйылмаза в годы вынужденной трезвости. Разумеется, ему пришлось бы надолго отставить метлу в сторону и заняться лечением. Могу представить, что он по этому поводу думал. Эрйылмаз измерял будущее не временем, а делами (мышеловками, которые надо расставить в гараже, гимназистами, которых надо научить ходить по потолку). Спокойно лежать в кровати – это не для него.

В больнице, пока мальчик с повязками на глазах прислушивался, стоя у открытого окна, к проезжающим машинам, а спортсмен-наездник на соседней кровати беззаботно молол языком, Эрйылмаз встал с постели и выбрался в коридор. Одолжил у трех ходячих рекрутов, чесавших яйца в курилке, пятьдесят франков и протащился через все здание, не встретив никого, кто бы отправил его обратно. Порядочная медсестра из приемного покоя сопровождала в операционную «рак кишечника», остальной персонал, вероятно, судачил в комнате отдыха по поводу увеличения рабочей недели. В гериатрии Эрйылмаз сел на электрическую инвалидную коляску и покатил мимо приемного покоя через стеклянные раздвижные двери прямиком на улицу. Спустившись по Больничной и Крепостной улицам до кинотеатра «Лауитор», подождал, пока цвет светофора сменился с красного на зеленый, пересек дорогу, заехал в «Хина Дели» позади кинотеатра, в белой больничной рубашке расплатился на кассе за семьсотграммовую бутылку рисовой водки, опрокинул ее одним счастливым глотком себе в рот и выехал обратно на улицу, не обращая внимания ни на цвета светофора, ни на ревущий сигнал армейского грузовика с дымящимися тормозами. Он умер еще на пункте неотложной помощи. Все это нам рассказала сострадательная медсестра, пока мы с Йоханном растерянно стояли перед пустой кроватью Эрйылмаза. Потом – под нескончаемый аккомпанемент лошадиных шуточек с соседней кровати – мы уложили в сумку открытки, книги, рабочие штаны и прочие вещи.