Франц, или Почему антилопы бегают стадами - [24]

Хорошо бы в моей жизни настало такое время, когда бы даже не появлялось повода выставить себя в дураках, чтобы даже сил на это не хватало. Время, настолько наполненное всякими чудесными вещами, что их просто невозможно все разом испортить.

Наконец все собрание вышло из часовни на территорию кладбища. Йоханн тоже. Я бросил в его сторону камешек.

– Ну, давай! Посмотри же сюда! – рычал я.

Йоханн ничего не заметил. Следовал за гробом и похоронной процессией в сторону могил (в мусульманской части кладбища). Эрйылмаз и гологрудые дамы исчезли в земле. Через семь могил от меня. В том же ряду. Люди кольцом окружили могилу, некоторые бросали в нее землю, другие просто стояли. Йоханн стоял в заднем ряду и таращился прямо перед собой.

Я прошептал:

– Эй, Джонни!

Кажется, услышал. Повернулся и посмотрел на меня сквозь пелену слез.

– Вытащи меня отсюда! – прошипел я.

Он медленно подошел и с отсутствующим видом протянул мне руку помощи. Я выбрался из могилы наверх. (Это оказалось почти так же просто, как упасть.)

Я пожал ему локоть.

– Большое спасибо, Джонни.

Он не ответил. В этот день он не произнес ни слова. Им овладела какая-то отрешенность.

Тяжело передвигая многофунтовыми комьями грязи на ногах, я подошел к остальным.

Вульшлегер бросил на меня взгляд и вздохнул. Наклонившись, я тщательно отчистил с отворотов брюк налипшую грязь. Чувствовал я себя отвратительно. Люди начали расходиться, вскоре только мы с Йоханном остались у могилы и таращились в яму, где лежал гроб и славный парень с золотым сердцем.

Все стало грустным. Жутко грустным.

Я пробормотал: «Удачи, метельщик, – там, куда вы идете».

На краю Вселенной

Всю субботу и воскресенье я проспал, поздно утром в понедельник упаковал одежду, учебники по экономике и Эм Си Барсука в спортивную сумку и прилепил к телефону записку: «Трехдневная геологическая экскурсия по Юрским горам». Потом прошел вдоль Аре к вокзалу, сел в пригородный поезд, сменил направление в Шпице и поднялся по Зимменталю на Бернское нагорье (настоящий Непал – ни одного клочка ровной земли), сошел с поезда в Вайссенбахе и направился по гравийной дорожке в мастерскую Юлиана.

Мне было просто необходимо на пару дней исчезнуть. Несмотря на английский, экономику и музыкальные лакуны. Не по мне это – ходить в трауре. Я весельчак по натуре. Гимназия в эти дни действовала на меня чересчур угнетающе. Внезапная кончина завхоза всех здорово взбудоражила – в классах и на переменах только и разговоров было, что про смерть, умирание и «может, завтра твоя очередь отправляться на свалку». Ужас что такое. Каждый вдруг осознал, что он тоже смертен. Не хотелось слушать эту муть. Такие вещи нужно запихивать куда подальше, чтобы не мешали дышать. Человеку ведь нужен воздух. Нельзя позволять смерти (затхлой дыре на краю Вселенной) пожирать жизнь. У меня не было никакого желания дискутировать с Пегги и другими десятиклассниками, стоя у кофейного автомата, что лучше – погибнуть от радиатора грузовика или скончаться в реабилитационной клинике в Айнзидельне. Ничуть не больше мне хотелось смотреть в актовом зале слайд-шоу на тему алкоголизма (запланированное психологом из школьно-психологической службы на среду). И уж совсем меня выводили из себя доморощенные философы у лягушачьего пруда с рассуждениями про то, что смерть – это хорошо, потому что умершие освобождают место для следующих поколений; и гнить тоже хорошо, потому что на могиле вырастают цветы (желтые нарциссы и незабудки у особо сентиментальных), и все это означает, что жизнь продолжается – самое главное не нужно стыдиться, что занимаешь чужое место, это было бы просто нечестно, ведь всех ждет одна и та же участь. На тех, кто фамильярничает со смертью, мне хочется натравить Рэмбо Риделя.

Деревня Вайссенбах. Я шагаю к спецмастерской (переоборудованной ферме в десяти минутах от вокзала). Мир, покой, церковные колокола, возвещающие полдень. Крутые склоны, покрытые нежно-зеленой травой, аромат трав и теплого сена. Запах смолы и машинного масла с лесопилки. У ворот мастерской – невооруженная женщина-полицейский, записывающая себе в блокнот номер каждого английского спортивного автомобиля, припаркованного на стоянке для посетителей. (Рядом стоит турист и возмущенно что-то доказывает.) Худая как щепка заведующая интернатом и коррекционный педагог родом из Словении выносила на улицу древесные отходы из мастерской. Мы пожали друг другу руки и перекинулись парой слов.

– Шитику себе набил. Юлиан постоянно стучит себя по голове и набил шишку. Он там, в «лодке». Не отвлекайте его долго. Ему еще нужно установить хвостовое оперение на планер.

Я направился к жилой секции («лодке»). Дверь в комнату Юлиана была открыта (куда ни приду – везде открытые двери), но он меня не заметил. Был слишком занят. Тяжело топая, расхаживал туда-сюда по комнате и предавался своей тяге к домоустройству. Когда Юлиану было нечем занять полуденное время, он делал перестановку в комнате. Я наблюдал, как он отнес горшок с геранью на подоконник, а глоксинии поставил на книжную полку. Туда же отправились советские танки, а остальные модели он засунул под корабельную койку. Его хомяк испуганно скакал по плинтусам.