Фотографирование и проч. игры - [49]

Эта новость в тот же день стала известна всей Содомихе.

Рыжий, по обыкновению, принес пойманную рыбу Ольге, выпил свой обычный стаканчик и, перед тем как пойти соснуть до обеда, поведал ей о колокольном звоне. Он говорил, посмеиваясь, значения своему рассказу не придавал, но заметил, что Ольга странно на него смотрит, стушевался, на расспросы отвечал, что сперва бухнул большой, потом вроде подхватили малые, такой пошел перезвон и музыка. Ерунда, добавил он, может, и послышалось; взял шляпу и вышел.

Но к вечеру он застал у своего крыльца Гитлера, подающего ему знак рукой. Рыжий решил, что Гитлер просит сто граммов (с деревенскими на этот счет Ольга была строга, Рыжему часто приходилось посредничать), но дело оказалось не в том. Ты это, сказал Гитлер, слышал ли? Рыжий не сразу понял. Слышал, значит. Гитлер все мялся. А видеть — не видел? Что? — спросил Рыжий и хотел было послать мужика подальше, но тот сказал: известно что — купола. Нет, куполов не видел, помедлив, серьезно отвечал Рыжий. Дак еще увидишь, пообещал Гитлер, коли уж слышал-то… это ведь не всякий… не каждому…

Но и это еще не все. Кому-то из деревенских (скорее всего, кому-то из мужиков, потому что здесь нужно было мышление в известном смысле техническое) пришла в голову идея, отражавшая веру Содомихи в необычайное везение Рыжего, или в необычные его способности властвовать над природой, или и в то и другое вместе (бывало, что, обернувшись на берегу, Рыжий замечал теперь в стороне двух-трех содомихинских жителей, которые, впрочем, тут же деликатно отворачивались). Идея была такова: попросить Рыжего запечатлеть с помощью своего чудо-аппарата то, что он, по общему убеждению, непременно должен был увидеть в озере купальской ночью. Ведь ежели ему удастся это, соображали содомихинские, то и всякий сможет увидеть сокрытый град — не наяву, так на фотографии. Это предложение односельчане решили довести до сведения Рыжего через Ольгу — тут нужно было действовать осторожно, кто его знает — захочет ли Рыжий делиться с другими своей удачей. Ольга, по ее обыкновению, начала разговор издалека и загодя (до Купалы оставалось еще дня два-три), так что Рыжий долго не мог понять, что от него требуется. А сообразив — загоготал. Но, посмотрев в замкнувшееся тут же лицо своей хозяйки, пообещал: если что-нибудь такое ему покажется в озере, то он снимет на пленку непременно, она может не сомневаться (лукавил ли он для ее успокоения или действительно стал приглядываться — не мелькнет ли в воде крест и купол).

Погода меж тем портилась. Мы дня два носа из дома не казали: расписывали пулю, слушали Би-би-си, пикировались с помощью цитат. На третий день к вечеру с той стороны озера задул сильный ветер, поднялась приличная для нашего неглубокого озера волна, окрестности наполнились шумом древесных крон, и вдруг — будто что-то треснуло в стороне Содомихи, разошлось на небе по швам, и хлынул сплошным потоком густой дождь, гул и плеск которого разрезали по временам сухие разряды молнии, а с краю неба врывался и катился за горизонт тяжело рокочущий гром. Мы сбились в кучу, друзья и жены, ибо наш домишко принялся содрогаться, и затрещали ветхие оконные рамы (наш умник и раньше острил, что и забрались-то мы вместе в деревенскую избу, коллективно изживая травму рождения, утишая незаживающую память о потерянном внутриутробном рае, ибо, как ни крути, наши кооперативные московские квартиры меньше похожи на материнское чрево, чем этот бревенчатый склеп), думать не думая, конечно, что происходит в это время на другой стороне.

Рыжий, следует сказать, пил эти непогожие дни, будучи свободен от рыбалки, много больше обычного, но лишь когда хлынул дождь — засомневался, достаточно ли глубоко вытянул в последний раз на берег свою лодку (сомнения, кстати, небезосновательные, расходившиеся волны так и норовили в непогоду утянуть с берега все плохо лежащие предметы). И пошел проверять. Оказавшись у озера, он услыхал как бы далекий знакомый звон, стал прислушиваться — громко плескал дождь, шумели волны, барабанили большие капли по мигом задеревеневшему капюшону брезентового дождевика.

Он вошел в воду по колено — сколько позволили сапоги, толкнул катер с кормы, заметив, что вода уже стала прибывать, хоть дождь лил пока еще не больше часа, и хотел было оттащить подальше к кустам самодельный якорь, как вспыхнула белым светом молния, ударила за озером в темную ночь, на миг осветив черную воду; Рыжий обернулся и увидел мерцающие под колеблющейся поверхностью золоченые кресты.

Все погасло, но какое-то смутное свечение еще дрожало в глубине, потом молния сверкнула снова, протянулась по небу сверху вниз раскаленной дрожащей нитью. Рыжий видел теперь не только кресты, но и сами блестящие купола потаенного городка. Он бросился через сад — к избе.

У крыльца маячили несколько фигур, кажется — голос Гитлера слышался сквозь шум непогоды, но Рыжий торопился, спотыкался, скользил в лужах, ворвался в дом, дрожащими руками шарил спички и зажигал свечу. Потом схватился было за поляроид, швырнул его на кровать, отыскал камеру, отвинтил один объектив, насадил другой, бросился вон из дома, через сад, к озеру, ни на кого не оглядываясь.