Формула всего - [40]

Мы эти места проезжали прошлым летом, и, клянусь, никакого железа не было. Как сейчас помню, что дождик шел, дорога раскисла, а Лолли упала в грязюку как раз тут, и было очень смешно. Все смеялись, а мне смеяться было нельзя, потому как Лолли бы обиделась. Помню еще, что река не скоро случилась, а дождь, как назло, сразу кончился, на Лолли грязь высохла, так она и шла. Вот.

– Граф сказал, что это граница, а я думаю, дорога это, – рассказал, вернувшись, Буртя.

– А почему из железа, если дорога?

– Прочнее.

– Так неудобно же по ней – растрясет на этих поперечинах, как на трухлявом коне! Нет, верно Граф говорит – граница это.

– Граница? Между чем и чем?

– Не знаю. Какая разница.

Подошла к нам Лолли, и Буртя рассказал ей про дорогу. Пошла новость дальше по табору, и спустя семь возов «дорога» в «дракона» превратилась. Последними ехали Рябчик с Корытихой, так оттуда послышался Корытихин визг: «Дракон!!!» Сначала мы испугались, а потом разобрались, откуда такое превращение. Вот так в таборе сплетни и распускаются – скажешь кому, что купила коня за пять золотых, а на пятом пересказе уже будет пять за золотой.

Двинулись мы вдоль железных линий. До ночи шли, а они никак не кончаются. Давно в сторону наша дорога ушла, попрощались мы с ней, но границу нарушать не стали, боязно.

На ночь остановились в поле, разожгли костер и устроились спать. Я осталась в урдэне с Буртей и больным Мушей. Я быстро уснула и даже успела увидеть начало сна. Будто Драго здесь, с нами, и я упросила его пойти по этим железным линиям, и пришли мы будто бы на небо. А на небе нас встретил Никола Чудотворец, и я спросила его о своей судьбе – ведь он для цыган свой брат, знает нашу судьбу. А Никола в одну сторону повернулся, в другую, потом руками взмахнул и как закричит мне в лицо: «Ту-у-у!!!»

У меня волосы дыбом встали, и я проснулась. Слышу – взаправду грохочет, стучит. А потом как заревет, дьявол! Ту-у-у-ууууууууу!!! И пуще нарастает! Кони бешено ржут, визг, плач. А потом послышался голос Корытихи, такой страшный, что я его сразу не признала. И слова она кричала жуткие:

– Смерть пришла, братья!!!

Вижу, кто мог бежать – побежал, другие рухнули на землю, дети забились под урдэны и все, как один, молятся. У меня от ужаса ноги отнялись, повалилась на перины как мертвая. Буртю крепко прижала к себе и чувствую, у него сердечко бьется часто-часто, как у зверька.

Ну вот и конец. На дороге родились, на дороге и помрем. Неужели так и сгинем все разом, будто не было нас? Матерь Божья, не оставь меня, цыганку бедную! Богородица, спаси и сохрани!!!

Лежу, смерти жду. Но дьявол ревет будто рядом, а я жива-живехонька. Как так? Почему?

Села я, глаза растопырила – вижу, из темноты, в клубах дыма, прямо по железным линиям несется невиданное. Много домиков один к одному, все равно как бусины на нитке. В окнах домиков сидят гаже – господа важные надутые чай пьют из серебряных кружек, а дальше ехали простые мужики да бабы. И видно – нисколько им не страшно. Они высовывались из окон и махали нам. Домики катились гладко, как по воде.

Первыми очнулись дети, вылезли из-под урдэнов и стали махать в ответ, кричать, прыгать.

– Я же говорил, что это дорога! – прокричал Буртя.

– Во чудеса! И правда дорога! – уже и старшие пришли в себя. И даже кони успокоились.

А домики все катились и катились, будто и не думали заканчиваться. Мы зачарованно провожали их взглядами.

– Вот это да, братья!

– А дыма сколько! Верно, банька у них там тоже есть!

– Не, дым этот не иначе как от колдовства. Колдун там едет!

– Такого страху натерпишься, пока ехать будешь – седой оттуда выйдешь!

– Как же оно едет-то, без лошадей, туда-сюда?

– Я слышал, есть повозки, которые без коней едут.

– А я слышал – ночью солнце видели!

– Поехать бы на таком! – вздохнул Перчик, когда последний домик скрылся из глаз и все стихло.

– Достойный цыган на лошади ездит, – поучительно сказал отец. – Никогда не поедет сам и не повезет свою семью на железяке, пока есть лошади!

Меня-то никто не спросил, что я думаю об этом, а я подумала, что отец никогда не разрешит мне так поехать, а Драго бы позволил. И сели бы мы с ним в такой домик и покатили бы странствовать.

Глава девятая

Вернодыр тропинкатыр, со чиб, нанэ[59].

Деревня Мыльново считалась зажиточной: есть и церковь, и школа. Самогонщиков – один дом, и те гонят первач на совесть. Никто пока не травился. Только поп в Мыльнове подкачал. Звали его отец Назарий. Характера он был скверного, потому что в сорок лет неженатый. Никто за ним не следил. Он, по крайней мере, так думал и чудил, как душа просила, пока слухи о его проказах не дошли до карачуртского архимандрита. Отец Назарий со всеми положенными епитимиями тут же был отослан в Галупшин скит, где с вином было строго, а из женщин – одни нарисованные Марии. Освободившееся место занял батюшка Тимофей. Прибыв с казенной оказией, он осмотрел церковь, познакомился со старостой, истопил баньку, а с утра пораньше пошел на охоту и добыл кабанчика. Вовка Силантьев, повстречавший попа на зиловских гатях, был ошарашен его вопросом: «А кто у вас, голубчик, на медведей ходит? Я бы с охотой дуэт составил! Только я ружей не признаю. Это нечестно. А вот рогатина!..» «Лихой священник!» – решили все. Попадья, та вообще перед мужем стелилась как половик и старалась упредить все его желания, прежде чем у «любимого Тимоши» в очередной раз возникнет идея испробовать, крепко ли держатся косы у нее на затылке. «Лютый да милый, – секретничала попадья с мельничихой. – И хорошо. Он лучше знает, как надо». В общем, к новому батюшке все долго присматривались, а потом полюбили.