Флуар и Бланшефлор - [9]

Что касается библейской Книги Есфири, то в ней настолько мало сходных с нашим романом мотивов, что сам И. Рейнхольд высказал лишь очень осторожное предположение о ее влиянии на «Флуара и Бланшефлор». Если вопрос о том, насколько хорошо знали в средневековой Европе сочинения Апулея, видимо, неразрешим, то Книгу Есфири, конечно, знали, и отдельные мотивы ее могли быть использованы автором нашего романа.

Завершая рассмотрение источников «Флуара и Бланшефлор», приходится, пожалуй, заключить, что это произведение средневековой французской литературы возникло под влиянием ряда памятников античности (греческий роман эллинистического периода и отчасти Апулей) на фоне популярности их в Византии и при несомненном использовании восточных мотивов и сюжетов, которые получили широкое распространение в Европе XII в. благодаря многообразным контактам с Востоком (в результате Крестовых походов и через арабизированную Испанию). Арабская литература стала основным посредником в этих контактах, но далеко не всегда она явилась создателем этих сюжетов: многие из них бесспорно принадлежат к более широкому индоевропейскому фольклорному фонду.

Воспользовавшись всеми этими архетипическими моделями (подчеркнем, что они могли распространяться прежде всего изустно), неизвестный французский трувер создал на подобной разношерстной основе вполне оригинальное произведение, связав его содержание со сказаниями о детстве Карла Великого и искусно (по не искусственно!) вплетя свой сюжет в предания о христианско-сарацинских столкновениях, контактах и связях, столь типичных для определенного этапа Средних веков.

4

Если источники романа о Флуаре и Бланшефлор, видимо, пестры и многообразны, то именно французская книга положила начало длинной череде обработок этого сюжета на разных языках Европы. Изучение их не менее увлекательно, чем поиски источников романа. Между тем изучены они еще очень неравномерно. Так, первые германоязычные переводы и переделки обследованы и опубликованы достаточно хорошо[31]. Наиболее ранней из них следует считать нижнерейнскую обработку, от которой сохранилось всего несколько фрагментов. Датируют ее 70-ми годами XII в. Это говорит как о быстром распространении сюжета, тут же переправившегося через Рейн, так и вообще о его популярности в немецких землях. Ульрих фон Гутенбург, миннезингер рубежа XII и XIII вв., в одной из своих песен упоминает героев романа как образцовых любовников. В это же время их имена мелькают в стихах провансальских трубадуров (у графини де Диа, Арнаута де Марейля, Гаусельма Файдита, Раймбаута де Вакейраса), став устойчивым сеньялем (наименованием, символом) для обозначения верных и нежных влюбленных.

В следующем столетии история Флуара и Бланшефлор становится особенно популярной. Она входит в обязательный репертуар жонглеров[32] и вместе с ними кочует из страны в страну.

Вряд ли стоит перечислять все упоминания прославленных любовников — в лирике, в куртуазном романе, в аллегорической поэме. Остановимся на других свидетельствах популярности нашего сюжета. В первой половине XIII в. создаются два примечательных произведения, отмеченные воздействием романа о Флуаре и Бланшефлор.

Одно из этих произведений — французская «песня-сказка» «Окассен и Николетт», прозаическая повесть, перемежающаяся стихотворными вставками. Здесь влияние «Флуара и Бланшефлор» сказалось в самой структуре сюжета. Это тоже рассказ о беззаветной любви, преодолевающей все преграды. Молодых людей тоже разлучают и их социальное положение (он — графский сын, она — пленница-сарацинка), и вера (он — христианин, она — мусульманка), и воля родителей юноши, мечтающих о подходящей, с их точки зрения, невесте для сына. Как видим, ситуация тождественная нашему роману, хотя и зеркально перевернутая (от этого, однако, структура сюжета не меняется). Не менее знаменательно, что Окассена совершенно не привлекают ратные подвиги, хотя юноша и отменный воин. Да их ему просто и не приходится совершать — любовникам препятствуют лишь сопротивление старших и стечения обстоятельств: блуждания в лесных дебрях, нападение на корабль Николетт морских пиратов и т. п. Поэтому молодые герои целиком поглощены своим чувством, которому (это тоже стоит отметить) сочувствуют второстепенные персонажи книги — горожане, стражники, корабельщики, пастухи, землепашцы, изображаемые, как правило, с большой симпатией и заинтересованностью.

Другое произведение — это провансальский стихотворный роман «Фламенка». Здесь сходства с «Флуаром и Бланшефлор» меньше, хотя мы найдем в книге мотивы заточения героини в тесную башню, под надежный присмотр стражи, установления героем дружеских отношений с местным горожанином, хозяином ванного заведения, куда иногда приводят Фламенку для целебных омовений. Как и Флуар, Гильем Неверский не штурмует башню, не перехватывает возлюбленную на коротком пути от мужнего замка до ванн. Он нанимает работников, и те прорывают длинный подземный ход от дома, где поселился рыцарь, до терм: и проще, и безопасней.

Но во «Фламенке» связь с нашим романом обнаруживается не только в некоторой демифологизации рыцарских идеалов. На страницах провансальской книги французский роман появляется как таковой — в виде рукописного кодекса, который лежит на столе в комнате героини, который листают, берут в руки, передают друг другу. И, видимо, не случаен, а глубоко символичен тот факт, что этот том, полный описаний пылкой любви, исполняет роль богослужебной книги, когда Фламенка рассказывает подругам, как ей удалось во время мессы подать тайный знак возлюбленному.