Фистула - [29]
В то время родители употребляли в основном фен – под ним мать обычно объявляла генеральную уборку: часами, забыв о нашем существовании, настойчиво драила полы в одном месте или возбуждённо переставляла вещи в комнате, без какой-либо цели, без перерыва, бодро твердя себе под нос две-три случайно переплетённые фразы.
«Вот они, вот они, карта неземной местности. За-ра-зительный танец. Вот они, вот они, карта неземной местности. За-ра-зительный танец. Вот они, вот они. Вот они. Карта неземной местности. За-ра-зительный танец. Вот они, вот они, карта неземной местности. За-ра-зи-тельный танец. Вот они, вот они, карта неземной, это же карта неземной местности. За-ра-зительный танец. Вот они, вот они, это же карта неземной местности. За-ра-зительный, за-ра-зительный танец…»
Если отец был тут же, то энергичность и болтливость начинали его тихо раздражать, затем громко бесить, затем в ход шли то кулаки, то поцелуи. Если отца не было или он провалился в пещеру к Гипносу, то мать так и двигалась час за часом, двигалась, двигалась – и вдруг затихала, ложилась на спину, иногда прямо на полу, и смотрела глазами с расширенными зрачками на грязный потолок, теперь в непрерывной бессловесности.
Одна такая уборка покончила со всем квартирным растительным миром – наэлектризованная мать ни с того ни с сего узрела в цветах новую угрозу, стала хватать один горшок за другим и выбрасывать с вечно захламлённого балкона. Жили мы на седьмом этаже. После этого случая к нам приходила женщина из соц-опеки: вежливая, добрая и показавшаяся мне очень красивой, несмотря на крупное пунцовое родимое пятно, идущее от уголка губ к уху. Мне искренне хотелось, чтобы она забрала нас с собой, но сестра объяснила, что тогда нас могут навсегда разлучить. Мы заверили эту женщину, что любим и мамочку, и папочку, что дома у нас одно только счастливое опрятное веселье. Она смотрела сквозь наши враки, пообещала приходить каждый месяц, но не пришла больше ни разу.
С репутацией ребятишек из неблагополучной семьи мы с сестрой провели всё наше детство и никакой другой жизни не знали. Ещё прежде цветочной истории, когда ей было только семь, а мне едва наступило четыре, мы, скверный приплод, впервые провели ночь на улице. В тот период родители превратили нашу квартиру в притон для паразитов, которых называли «коллегами по цеху». Они были похожи на мертвецов. Эти бессмысленнолицые кадавры с трудом шевелили ртами, тряслись, таращили на нас свои спалённые глаза – я обречён был запомнить их движения, и не раз потом они набрасывались на меня во сне, и я кричал, а сестра успокаивала меня, и становилось так страшно, если из-за моего крика прекращался отцовский храп, наступала тишина, эта тираническая тишина, и нужно было молчать, не издавать ни звука, чтобы тишина простила тебя и снова превратилась в камнепадовый храп. То, что было для меня кошмарами, для сестры было самой жизнью – некоторые бывшие гости нашей квартиры увлекались ей и потом следили, на улице ходили по пятам, звали с собой, даже когда мы гуляли с ней вместе. Примерно когда сестре исполнилось двенадцать, преследователи поисчезали. Теперь они уже, скорее всего, торчали за решёткой или подохли, но прежде наверняка успели наплодить будущих мертвецов.
Когда я, утомившись от неуёмной памяти, спустился на первый этаж, сестра с мужем уже были там, деловито беседовали за кофе, как будто вчера ночью ничего не произошло.
«Думаешь, он сегодня тебе что-то предложит?»
«Слушай, да не знаю пока, чё как. Загадывать не будем».
Видимо, у Капитана намечалась важная встреча.
«Обязательно спроси его про последнюю поездку, покажи интерес».
«Да я понимаю, чай не салага».
Утреннее облачение – топ в голубую полоску с длинными рукавами и лёгкая горчичного цвета юбка – выглядело на сестре естественней, чем все эти платья. В голосе после неисчислимых воплей появилась хрипотца – единственное заметное свидетельство ночного насилия. Несколько раз я подмечал, что она чешет шею, словно с неё лезла кожа. Но в остальном она была спокойна, даже несколько весела, и с мужем разговаривала на равных. Такой сестра мне нравилась, я почти не отрывал от неё взгляда, даже чтобы проверить время. Скучная супружеская болтовня продолжалась до тех пор, пока к нам не спустился Лев – бодрый и громогласный. Завтрак он проглотил второпях, раз и вовсе подавился. Затем вскочил со стула и выпрямился в стойку.
«Дом феркал! Дом феркал! Капитан Папа, я готоф!» «Чё, готовность номер один?» «Готофнофть номер один!»
После этого оба пошли собираться. Заметив моё недоумение, сестра растолковала: каждую субботу Лев проводит с отцом; они поедут в SZ – в этом городе Капитан и заседает в местном парламенте, там же обычно у него есть и всякие прочие дела. Весь день сын с отцом будут вместе, только на время неофициального совещания с губернатором Льва оставят смотреть театральное представление.
«Мальчику нужно мужское влияние, а обычно папа слишком занят. Ия в этот день могу быть полностью предоставлена себе».
Что испытал я от этой новости? Счастье и восторг – опрометчивые эмоции, которые в обыкновенной ситуации я бы не допустил. Но после карусели вчерашних чувств, после того тяжёлого разочаровывающего впечатления, которое произвело на меня теперешнее рабское существование сестры, мысль о том, что я смогу провести с ней целый день один на один, действительно осчастливила. Воображение засуетилось: как я себя поведу? что скажу ей? в чём осмелюсь признаться? что если я расскажу ей вообще
Главная героиня романа ожидает утверждения в новой высокой должности – председателя областного комитета по образованию. Вполне предсказуемо её пытаются шантажировать. Когда Алла узнаёт, что полузабытый пикантный эпизод из давнего прошлого грозит крахом её карьеры, она решается открыть любимому мужчине секрет, подвергающий риску их отношения. Терзаясь сомнениями и муками ревности, Александр всё же спешит ей на помощь, ещё не зная, к чему это приведёт. Проза Вениамина Агеева – для тех, кто любит погружаться в исследование природы чувств и событий.
Героиня романа мечтала в детстве о профессии «распутницы узлов». Повзрослев, она стала писательницей, альтер эго автора, и её творческий метод – запутать читателя в петли новаторского стиля, ведущего в лабиринты смыслов и позволяющие читателю самостоятельно и подсознательно обежать все речевые ходы. Очень скоро замечаешь, что этот сбивчивый клубок эпизодов, мыслей и чувств, в котором дочь своей матери через запятую превращается в мать своего сына, полуостров Крым своими очертаниями налагается на Швейцарию, ласкаясь с нею кончиками мысов, а политические превращения оборачиваются в блюда воображаемого ресторана Russkost, – самый адекватный способ рассказать о севастопольском детстве нынешней сотрудницы Цюрихского университета. В десять лет – в 90-е годы – родители увезли её в Германию из Крыма, где стало невыносимо тяжело, но увезли из счастливого дворового детства, тоска по которому не проходит. Татьяна Хофман не называет предмет напрямую, а проводит несколько касательных к невидимой окружности.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В своём произведении автор исследует экономические, политические, религиозные и философские предпосылки, предшествующие Чернобыльской катастрофе и описывает самые суровые дни ликвидации её последствий. Автор утверждает, что именно взрыв на Чернобыльской АЭС потряс до основания некогда могучую империю и тем привёл к её разрушению. В романе описывается психология простых людей, которые ценою своих жизней отстояли жизнь на нашей планете. В своих исследованиях автору удалось заглянуть за границы жизни и разума, и он с присущим ему чувством юмора пишет о действительно ужаснейших вещах.
В своей чердачной студии в Пензансе умирает больная маниакальной депрессией художница Рэйчел Келли. После смерти, вместе с ее гениальными картинами, остается ее темное прошлое, которое хранит секреты, на разгадку которых потребуются месяцы. Вся семья собирается вместе и каждый ищет ответы, размышляют о жизни, сформированной загадочной Рэйчел — как творца, жены и матери — и о неоднозначном наследии, которое она оставляет им, о таланте, мучениях и любви. Каждая глава начинается с заметок из воображаемой посмертной выставки работ Рэйчел.
Шестой ангел приходит к тем, кто нуждается в поддержке. И не просто учит, а иногда и заставляет их жить правильно. Чтобы они стали счастливыми. С виду он обычный человек, со своими недостатками и привычками. Но это только внешний вид…
В новом романе бесстрашный талант Кирилла Рябова опускается к новым глубинам человеческого отчаяния. Главный герой книги получит от жизни все удары, которые только можно получить: у него умирает жена, с этого его несчастья только начинаются… Впрочем, все это для того, чтобы, пройдя подводными норами мрачной иронии, вынырнуть к свету и надежде.
Воспоминания В. Л. Топорова (1946–2013) — знаменитого переводчика и публициста — посвящены в основном литературной жизни позднего СССР. В объектив мемуариста попадают десятки фигур современников от Бродского до Собчака — но главная ценность этой книги в другом. Она представляет собой панорамный портрет эпохи, написанный человеком выдающегося ума, уникальной эрудиции и беспримерного остроумия. Именно это делает «Двойное дно» одной из лучших мемуарных книг конца XX века.
Загадочные события, разворачивающиеся в закрытом городе Покров-17 Калужской области в октябре 1993 года, каким-то образом связаны с боями, проходившими здесь в декабре 1941-го. И лично с главным героем романа, столичным писателем и журналистом, которого редакция отправляет в Покров-17 с ответственным заданием. Новый захватывающий триллер от автора «Калиновой ямы» и «Четверо», финалиста премии «Национальный бестселлер», неподражаемого Александра Пелевина.
Настоящее издание возвращает читателю пропущенный шедевр русской прозы XX века. Написанный в 1970–1980-е, изданный в начале 1990-х, роман «Мальчик» остался почти незамеченным в потоке возвращенной литературы тех лет. Через без малого тридцать лет он сам становится возвращенной литературой, чтобы занять принадлежащее ему по праву место среди лучших романов, написанных по-русски в прошлом столетии. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.