Фима. Третье состояние - [51]

– Подобные мысли случаются у каждого ребенка, – ответил Фима. – Поверь, у каждого. Это естественно. Но на самом деле никто в действительности этого не хочет.

Дими молчал. Альбиносьи глаза часто-часто моргали, словно свет досаждал ему.

– Скажи, Фима, а правда, что тебе нужен ребенок? Давай мы с тобой уедем, будем жить на Галапагосских островах, построим себе хижину из хвороста? Будем ловить рыб и собирать раковины. Выращивать всякое. Будем наблюдать за черепахами, которые живут тысячу лет. Помнишь, ты мне об этом рассказывал?

“Вот и возвращается снова, – подумал Фима, – тоска по арийской стороне. По Карле”.

Он отнес Дими в его комнату. Переодел в пижаму. На Галапагосских островах нет зимы. Там вечное лето. И столетние черепахи вырастают преогромные, почти с этот стол, потому что они не хищники, они никогда не спят и не издают никаких звуков. В их жизни все ясно и хорошо. Он отнес мальчика в ванную, чтобы тот почистил зубы, а потом они вдвоем встали перед унитазом и Фима скомандовал: “Раз, два, три!” И они начали соревноваться, кто первый закруглится. Фима все бормотал какие-то утешительные слова, к которым и сам не прислушивался:

– Ничего, парень, дождь пройдет, и зима пройдет, и весна пройдет, а мы будем спать, как черепахи, а потом проснемся, посадим овощи, а потом будем хорошими, только хорошими, и увидишь, что будет нам только хорошо.

Но, несмотря на все эти утешающие бормотания, оба едва сдерживали слезы. И держались друг за дружку, словно боялись потерять. Вместо того чтобы уложить мальчика в постель, Фима усадил Дими себе на плечи и лошадкой поскакал по коридору в спальню родителей, где они вдвоем улеглись на широченной кровати; Фима осторожно снял с Дими очки с толстыми линзами, оба забрались под одно одеяло, и Фима принялся рассказывать историю за историей – о ящерицах агама, о безднах эволюции, о провале совершенно бессмысленного восстания евреев против Рима. И про начальников железных дорог с их шириной железнодорожного полотна; и про дремучие леса в Верхней Вольте, африканской стране; и про охоту на китов на Аляске; и про заброшенные храмы в горах на севере Греции; и про разведение золотых рыбок в подогреваемых бассейнах Валлетты, столицы Мальты; и про святого Августина; и про несчастного кантора, оказавшегося на необитаемом острове перед Судным днем.

В половине первого вернулись Тед и Яэль и обнаружили на своей кровати одетого Фиму, сладко спящего под одеялом Яэль, свернувшегося под ним эмбрионом в материнской утробе, голова обмотана ее ночной рубашкой. А Дими они застали сидящим перед экраном компьютера в кабинете отца – мальчик в зеленой пижаме и очках с толстыми стеклами сосредоточенно сражался с компьютерными морскими пиратами.

16. Фима приходит к выводу, что шанс еще есть

Направляясь глубокой ночью домой в такси, заказанном Тедом, Фима вспомнил вдруг последний визит отца. Позавчера это было? Или вчера утром? Старик начал с Ницше и закончил железными дорогами в России, которыми не смогут воспользоваться захватчики. Что он пытался сказать мне? Сейчас Фиме казалось, что монолог отца вертелся вокруг какой-то одной мысли, которую тот не мог или не осмеливался выразить прямо. За всеми этими притчами и байками, за всеми казаками и индусами Фима и не обратил внимания на то, что старику трудно дышать, пропустил мимо ушей его жалобы. Отец ведь никогда не говорит о своих болезнях, не считая шуточек по поводу болей в спине. Фима вспомнил его одышку, кашель, посвистывание, исходившее словно бы из недр грудной клетки. И похоже, прощаясь, старик пытался объяснить что-то, чего ты слышать не пожелал. Предпочел схлестнуться с ним по поводу Герцля и Индии. На что он пытался намекнуть среди всех своих каламбуров и шуточек? С другой стороны, он ведь всегда прощался, точно Одиссей, покидающий родные берега. Бывало, спускался на полчаса в кафе, предварительно наказав каждый день наполнять смыслом. Отправляясь за газетой, предостерегал, чтобы ты не растрачивал попусту богатства жизни. Что же он пытался сказать? Это ты прозевал. Ты был весь захвачен спором о будущем Иудеи и Самарии, Западного берега реки Иордан, так называемых территорий. Как всегда. Как будто если переспоришь отца, то все барьеры на пути мира рухнут и начнется новая действительность. Вылитый ребенок с острым умом, для которого нет сильнее наслаждения, чем поймать взрослого на ошибке. На словесном ляпсусе. Победить в споре. Заставить взрослого выбросить белый флаг. Отец твой, к примеру, скажет, что Бен-Гурион – “дерзкий полемист”, а ты тут же замечаешь, что “дерзость”, вообще-то, исключает “полемику”: надерзил – какая уж тут полемика. Вот и вчера ты спорил с отцом, а его бархатный тенор синагогального кантора вдруг садился, потому что дыхания недоставало. Да, верно, он старик болтливый, франтоватый, докучливый, гоняющийся за каждой юбкой, и вдобавок ко всему страдает политической слепотой, раздражает тем, что рядится в тогу лицемерной праведности, но в то же время он человек щедрый, искренне стремящийся делать добро, пусть в несколько шумном стиле. Обязательно сунет тебе в карман банкноту-другую, не забыв, правда, сунуть также и нос – в твои дела сердечные, устроить твою жизнь. Но где бы ты и в самом деле оказался, если бы не он?