Философский постгуманизм - [16]
Глава 6
Корни трансгуманизма
ВЕРНЕМСЯ на шаг назад и поставим генеалогический вопрос: откуда взялся трансгуманизм? Начала трансгуманизма можно возвести к философской традиции эпохи Просвещения, пришедшейся в Европе на XVIII век[42]. Джеймс Хьюз, например, видит в «Трансгуманистической декларации» (2002) откровенное утверждение наследования принципам Просвещения: «В своей Декларации трансгуманисты подтвердили свою связь с Просвещением, с демократией и гуманизмом» [Hughes, 2004, p. 178]. Стремление к прогрессу и рациональности, составляющее основу просвещенческих идеалов, по-прежнему разделяется трансгуманизмом, который относит себя к гуманистической традиции[43]. Гуманизм при этом не только заново утверждается, но и радикализируется. Мор в работе «Принципы экстропии: траснгуманистическая декларация» утверждает: «Подобно гуманистам, трансгуманисты отдают предпочтение разуму, прогрессу и ценностям, ориентированным на наше собственное благосостояние, а не на внешний авторитет религии. Трансгуманисты развивают гуманизм, ставя под вопрос ограничения человека, для чего используют науку и технологию вместе с критическими и креативными методами мышления» [More, 1998, p. 1]. Отправной пункт трансгуманизма – это гуманизм, но при этом два этих подхода нельзя уравнивать. Основное отличие от гуманизма обнаруживается в трансгуманистическом онтологическом освоении науки и технологии, которое Мор поясняет так: «Трансгуманизм отличается от гуманизма тем, что признает и предсказывает радикальные перемены в природе и возможностях нашей жизни, проистекающие из различных наук и технологий» [Ibid.]. «Развивая гуманизм», трансгуманизм не может определяться просто в качестве гуманизма, однако его можно считать «ультрагуманизмом» [Onishi, 2011][44]: это одно из основных отличий между постгуманизмом и трансгуманизмом. Если постгуманизм – это пост-гуманизм (но также пост-антропоцентризм и пост-дуализм), то трансгуманизм таким пост-гуманизмом считаться не может; напротив, гуманистическое понимание человека в трансгуманизме не подрывается, а развивается и укрепляется, потому трансгуманизм действительно может считаться «ультра-гуманизмом».
Почему согласие трансгуманизма с гуманистической традицией Просвещения проблематично, если судить с постгуманистической точки зрения? Судя по всему, трансгуманизм не требует критического анализа ни своей генеалогической связи с Просвещением, ни ценностей, связанных с ним[45]. Как подчеркивал Мишель Фуко [Фуко, 1999], философские нарративы не являются нейтральными, они связаны с политикой, историческими констелляциями, макро- и микрофизикой власти[46]. Более того, понятия являются не однозначными, а реляционными. Например, понятие «прогресса» стало предметом общей критики после Второй мировой войны, когда воздействие атомной бомбы на людей и планету Земля заставило многих понять то, что проявления прогресса и регресса иногда сопутствуют друг другу; что некоторые технологии могут служить причиной одновременно и прогресса, и регресса. В этом смысле открытие ядерной энергии стало (определенным) прогрессом для (некоторых) обществ, но последствия применения атомной бомбы для человечества как вида, а в наше время и ядерных отходов для окружающей среды, стали причиной регресса в праксисе сосуществования людей (достаточно вспомнить о росте заболеваемости раком и врожденных уродств у жителей Хиросимы и Нагасаки после атомной бомбардировки 1945 года), а также в праксисе совместного проживания на планете, которую делят между собой как люди, так и нечеловеческие виды (тут можно вспомнить о гибельном воздействии радиации на дикую природу в Чернобыле в 1986 году и в Фукусиме в 2011-м). Еще одно понятие, считающееся в трансгуманистической традиции само собой разумеющимся, – это «разум». Но критические расовые исследования, феминизм, исследования животных и многие другие направления ясно доказали то, что выпячивание человека как разумного животного служило сильным дискурсивным инструментом, который использовался для порабощения, жестокого обращения и господства над определенными людьми и определенными животными, отличными от людей. Например, женщины и рабы традиционно считались «иррациональными», «эмоциональными» и «естественными» (что противопоставлялось «культурному»); само понятие рационального животного не применялось к ним, поскольку оно должно было означать привилегированные категории мужчин (в частности, взрослых мужчин в патриархальных обществах и господ/собственников в рабовладельческих экономиках)[47]. Подобный дискурс, ни в коей мере не являясь нейтральным, будет порождать, поддерживать и оправдывать социальное неравенство и политическую дискриминацию, а также подкрепленное правом насилие. С точки зрения постгуманизма трансгуманизму пошел бы на пользу содержательный критический подход, применяемый не только к гуманистической парадигме, но также к понятию технологии, которая составляет основу эпохи трансгуманизма.
Глава 7
Трансгуманизм и зачарованность технологией
ПОЧЕМУ технология играет ключевую роль в обсуждении трансгуманизма?
Интеллектуальная автобиография одного из крупнейших культурных антропологов XX века, основателя так называемой символической, или «интерпретативной», антропологии. В основу книги лег многолетний опыт жизни и работы автора в двух городах – Паре (Индонезия) и Сефру (Марокко). За годы наблюдений изменились и эти страны, и мир в целом, и сам антрополог, и весь международный интеллектуальный контекст. Можно ли в таком случае найти исходную точку наблюдения, откуда видны эти многоуровневые изменения? Таким наблюдательным центром в книге становится фигура исследователя.
«Метафизика любви» – самое личное и наиболее оригинальное произведение Дитриха фон Гильдебранда (1889-1977). Феноменологическое истолкование philosophiaperennis (вечной философии), сделанное им в трактате «Что такое философия?», применяется здесь для анализа любви, эроса и отношений между полами. Рассматривая различные формы естественной любви (любовь детей к родителям, любовь к друзьям, ближним, детям, супружеская любовь и т.д.), Гильдебранд вслед за Платоном, Августином и Фомой Аквинским выстраивает ordo amoris (иерархию любви) от «агапэ» до «caritas».
В этом сочинении, предназначенном для широкого круга читателей, – просто и доступно, насколько только это возможно, – изложены основополагающие знания и представления, небесполезные тем, кто сохранил интерес к пониманию того, кто мы, откуда и куда идём; по сути, к пониманию того, что происходит вокруг нас. В своей книге автор рассуждает о зарождении и развитии жизни и общества; развитии от материи к духовности. При этом весь процесс изложен как следствие взаимодействий противоборствующих сторон, – начиная с атомов и заканчивая государствами.
Когда сборник «50/50...» планировался, его целью ставилось сопоставить точки зрения на наиболее важные понятия, которые имеют широкое хождение в современной общественно-политической лексике, но неодинаково воспринимаются и интерпретируются в контексте разных культур и историко-политических традиций. Авторами сборника стали ведущие исследователи-гуманитарии как СССР, так и Франции. Его статьи касаются наиболее актуальных для общества тем; многие из них, такие как "маргинальность", "терроризм", "расизм", "права человека" - продолжают оставаться злободневными. Особый интерес представляет материал, имеющий отношение к проблеме бюрократизма, суть которого состоит в том, что государство, лишая объект управления своего голоса, вынуждает его изъясняться на языке бюрократического аппарата, преследующего свои собственные интересы.
Жанр избранных сочинений рискованный. Работы, написанные в разные годы, при разных конкретно-исторических ситуациях, в разных возрастах, как правило, трудно объединить в единую книгу как по многообразию тем, так и из-за эволюции взглядов самого автора. Но, как увидит читатель, эти работы объединены в одну книгу не просто именем автора, а общим тоном всех работ, как ранее опубликованных, так и публикуемых впервые. Искать скрытую логику в порядке изложения не следует. Статьи, независимо от того, философские ли, педагогические ли, литературные ли и т. д., об одном и том же: о бытии человека и о его душе — о тревогах и проблемах жизни и познания, а также о неумирающих надеждах на лучшее будущее.
Если к классическому габитусу философа традиционно принадлежала сдержанность в демонстрации собственной частной сферы, то в XX веке отношение философов и вообще теоретиков к взаимосвязи публичного и приватного, к своей частной жизни, к жанру автобиографии стало более осмысленным и разнообразным. Данная книга показывает это разнообразие на примере 25 видных теоретиков XX века и исследует не столько соотношение теории с частным существованием каждого из авторов, сколько ее взаимодействие с их представлениями об автобиографии.
Интеллектуальное сообщество, сложившееся вокруг немецкого поэта Штефана Георге (1868–1933), сыграло весьма важную роль в истории идей рубежа веков и первой трети XX столетия. Воздействие «Круга Георге» простирается далеко за пределы собственно поэтики или литературы и затрагивает историю, педагогику, философию, экономику. Своебразное георгеанское толкование политики влилось в жизнестроительный проект целого поколения накануне нацистской катастрофы. Одной из ключевых моделей Круга была платоновская Академия, а сам Георге трактовался как «Платон сегодня».
Книга Ирины Глущенко представляет собой культурологическое расследование. Автор приглашает читателя проверить наличие параллельных мотивов в трех произведениях, на первый взгляд не подлежащих сравнению: «Судьба барабанщика» Аркадия Гайдара (1938), «Дар» Владимира Набокова (1937) и «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова (1938). Выявление скрытой общности в книгах красного командира Гражданской войны, аристократа-эмигранта и бывшего врача в белогвардейской армии позволяет уловить дух времени конца 1930-х годов.
Взаимоотношения человека и природы не так давно стали темой исследований профессиональных историков. Для современного специалиста экологическая история (environmental history) ассоциируется прежде всего с американской наукой. Тем интереснее представить читателю книгу «Природа и власть» Йоахима Радкау, профессора Билефельдского университета, впервые изданную на немецком языке в 2000 г. Это первая попытка немецкоговорящего автора интерпретировать всемирную историю окружающей среды. Й. Радкау в своей книге путешествует по самым разным эпохам и ландшафтам – от «водных республик» Венеции и Голландии до рисоводческих террас Китая и Бали, встречается с самыми разными фигурами – от первобытных охотников до современных специалистов по помощи странам третьего мира.