Филонов - [23]

.

Крежицкий{81} – вице-председатель общества – надел золотое пенсне и, подойдя к работе Филонова, внимательно рассматривал её и попросил подарить акварель в коллекцию общества. Но в это время в дверях столпился и стал входить ряд лиц, устремившихся в другой зал; во всю длину которого белел стол, накрытый десятком лакеев, стоявших у стульев.

Лица, заранее выбрав места, отыскивали свои визитные карточки в тарелках…

Филонов и Кульбин сели рядом; причём последний очень хотел сесть около Каровина, но это ему не удалось, так как около мецената устроились, как «две стены», шикарные дамы. Против Филонова сидел небольшого роста с чёрной гривой, жёлчного вида господин.

– Это, кажется, Денисов-Уральский{82}, как он посматривает на вас, а! Он критиковал ваш рисунок, – шептал Кульбин.

Многие сидевшие за столом успели уже выпить и закусить, когда появился <человек> низкого роста, но очень плотный, с длинными густыми волосами, где пряди седых и смоляных волос перемешивались с косматыми бровями и бородой, пушисто окаймлявшей лицо. Это был Куинджи; когда он сел, Крежицкий и сообщил собранию, что Архип Иванович сегодня именинник{83}.

Все бросились поздравлять; начались тосты. Филонов не был во власти голода, маленький кусочек селёдки и чёрного хлеба возбудили его, а рюмка водки, которую он выпил, бросилась в голову; Филонов любил говорить…

Кульбин подбадривал Филонова, а потом вдруг крикнул:

– Голоса просит Филонов…

Несколько голов обернулись в их сторону, а когда Филонов поднялся, то многие принялись стучать ножами, вилками, чем ещё более увеличивали шум…

Крежицкий поднял руку, а затем сказал:

– Просим…

Голос Филонова звучал отчётливо и уверенно. Соседка Денисова-Уральского толкнула локтём, и Денисов-Уральский сказал вполголоса:

– Вали, Филонов – твоя неделя!

Дама захохотала и уткнулась в стакан с сельтерской, а Денисов-Уральский стал деловито заниматься содержимым графинчика с водкой, стоявшего перед ним.

Филонову теперь искусство Куинджи было изжитым и даже чуждым; он об этом вскользь и сказал, далее указывая, что в своё время Куинджи был новатором, одним из смелых героев, шедших в поисках нового вкуса; из слов этой речи на слушателей дохнуло свежим воздухом берёзовой рощи, а далёкое оконце малороссийского хутора горело под лучами луны, млин был недвижим, а тополь чёрным минаретом прорезывал твердь{84}.

Филонов сумел сказать так красиво, что взволновал многих, Куинджи поднялся навстречу Филонову, Кульбин успел налить в стакан Филонова пива, и Филонов попал губами в пушистую и душистую бороду именинника.

– Что же за моё здоровье, Филонов, пиво пьёте? Я хочу, чтобы вы пили шампанское, – и Куинджи захлопал в ладоши, двери открылись и лакеи внесли шампанское; пробки хлопали… пенилось прозрачное вино…

Филонову было хорошо; хмель обвивал его сознание, все казались такими добрыми и милыми, он не замечал Денисова-Уральского, который всё чаще и чаще отпускал по адресу Кульбина, и «всех молодых», и «льстивого Филонова» остроты…

Куинджи ушёл; веселье усилилось, лакеи вносили всё новые и новые бутылки, перед Денисовым появился ликёр; массивная бутылка с красной печаткой бенедиктина скоро опустела, а здесь ещё вмешался Вержбилович{85}, уже сильно выпивший; он подсел к Кульбину и стал спрашивать, бия себя в грудь и потрясая поседевшими волосами: что делать, если даже юность «чистая и светлая уже развращена»?!

А с другой стороны стола гремел голос набравшегося силы Денисова:

– Нет, если ты новый, то имей смелость отрицать! Хвостом не виляй, не так, как Филонов! Я до тебя доберусь…

Дама взвизгнула, некоторые сидевшие за столом присели, а один даже держал над головой тарелку, и было <из-за> чего: Денисов размахивал в воздухе бутылкой из-под бенедиктина и рвался к бою, напрасно бросились к нему лакеи, пытаясь вырвать из его рук оружие…

Вержбилович стоял перед Филоновым и проникновенным голосом говорил:

– Молодой человек, не бойтесь искренности, не бойтесь ответить, вас поймут…

У Филонова и Кульбина нашлись сторонники, они успели оттиснуть их в соседний зал, и слышно было, как бутылка Уральского грохнулась в закрытую дверь.

Пока наступающие пытались одолеть это неожиданное препятствие, Филонов и Кульбин шагали уже по набережной к извозчику.

Санки неслись вдоль Невы…

Здесь местами у каменных перил набережной были широкие гранитные скамьи. Свет от фонаря падал на парочку, которая, не обращая внимания на полночь, на пронизывающий ветер зимы, пользовалась сладостью объятий и поцелуев похолодевшими губами.

Доктор Кульбин показал на них пальцем Филонову:

– Заметьте, эротическое чувство делает организм человека сверхъестественно стойким; они не замечают ни холодного камня, ни мороза, всё забыто во имя любовного восторга.

Филонов подумал, но не сказал Кульбину…

– Жизнь безобразна, уродлива, полюбившие боятся, не могут зайти в большие, тёплые, совершенно пустые залы дворца, против которого они сидят… Статский советник и человек, в кармане которого кроме пятидесяти копеек и гения нет ничего… не могут понять друг друга…

Филонову по дороге домой пришлось идти мимо Тучкова моста, там он заметил большой костёр, вокруг огня в три ряда расположились люди, первый ряд сидел на корточках, кто – подложив бревно или соломки, второй и третий – стояли.