Филонов - [24]

Шрифт
Интервал

Филонов подошёл и наблюдал за этими людьми, они не разговаривали друг с другом, только было слышно шипение и треск дров, искры взлетали вверх огненной бородой, мотаясь по ветру, некоторые летели очень высоко и тогда казалось, что на мгновение на звёздном небе вспыхивают новые светила… но искры света и тепла, рождённые земным костром, были эфемерны и мгновенны.

Из людей у костра никто не следил за ними, они сосредоточенно уставили свои глаза на пламя; Филонов заметил, что люди всё время менялись местами: успевшие отогреться пропускали к костру второй ряд, становясь сами в третий.

Филонов вспомнил, что каждый понедельник ночью у Тучкова моста люди так проводят (коротают) ночь; по понедельникам ночлежный приют, помещающийся на барже у Петровского парка, бывает закрыт «для отдыха администрации».

Филонов думал:

– Здесь люди целую ночь проводят на морозе, и никто в газетах не крикнет об этом; что же удивляться, если не пишут о моих картинах, отчаяние живое и нарисованное, а какое можно измыслить, создать более кошмарное, чем этот город, где рядом богачи сминают благоуханные шелка своих просторных спален, одной из которых, – только одной! – было бы достаточно, чтобы <там поместились> эти бедняки, пусть вповалку, на паркете, на коврах, сидя в мягких креслах, но не у этого ужасного ноче-зимнего костра, когда закрыт «для отдыха администрации» ночлежный дом у Тучкова моста.

………….

Филонов шагал по Первой линии, и все воспоминания ушедшего дня были живы и не увядали…

Жизнь устроить так несложно, только надо одним отказаться в пользу других…

У тебя десять комнат, отдай девять своим ближним. Ты кушаешь двадцать блюд в день, оставь себе пять, а пятнадцать подели; едешь в четырёх местном автомобиле – один, три места пустых; видишь, вон… торопится бедный студент, он идёт на грошовый урок – подвези его… Любезность, вынесенная из салонов на улицу, она сделала бы многое… Люди должны понять несправедливость случая, сделавшего одних от рождения купающимися во всех благах жизни, а других, более многочисленных, греющимися в морозную стужу у ночных костров…

Глава XIV

Филонов спал и во сне своём шёл по узкому коридору барского дома, столь ветхого, что каждая доска (половица), двери, стены, казалось, уже обратились в пыль; дом расширялся, стал дворцом: Филонов увидел себя, выйдя из обширной залы, в крохотной спаленке, затянутой цветом, мягким, вылинявшим, персика; перины под балдахином на кровати были смяты, пола кисейной занавеси отодвинута, на сероватой пыли, которой был запудрен ковёр, отчётливо виднелись следы туфель, стоявших здесь: кто-то, долго спавший, ушёл вдоль узких ароматных уютов неги, тянувшихся сбоку обширной залы, в тёмные окна которой смотрели невыразимо печальные звёзды и где в тихое стекло слышалось касание призрачного крыла…

Филонов осознал себя сидящим у маленького рабочего столика; красное дерево, инкрустации перламутра, лежавшие прихотливым узором вперемежку с бронзовыми украшениями, портрет – миниатюра – в голубенькой рамочке… всё было покрыто пудрой древней пыли…

Перемелются все человеческие страсти, страдания, роскошь и лишения в тонкую муку под беспощадными жерновами времени…

Один из ящиков стола был отодвинут, и Филонов рассматривал пачку пожелтевших листов, от которых шёл изысканный вздох аромата, превратившегося в привидение, призрак духов, когда-то существовавших реально, а теперь живущий далёким отзвуком воспоминания.

Филонов держал в руках полуистлевшие листки; одни из них были письмами от управляющего, когда-то бывшие дела, какие-то отчёты о денежных суммах, и здесь же связка, где в строках сквозила нежность, рождённая чувством…

– Ма шери Алис! Мы давно не видались, а между тем моё сердце разрывается при мысли, что быть может ты никогда… принадлежать мне; когда я пишу эти строки… в камине ярко пылает огонь; ты знаешь угловую комнату охотничьего замка, где ель своей косматой лапой царапает переплёт окна; здесь, Алис, мы сидели, прижавшись друг <к> другу; ты следила <за> огнём, где в потухающих углях бегала саламандра…

В моей руке до сих пор живо прикосновение твоих тоненьких, беленьких пальчиков, я не могу, несравненная Алис – к великому горю – писать всё…

Злой демон, о котором ты рассказывала, тяготеет надо мной… жди моих вестей…

Филонов не мог рассмотреть подписи, рука показалась ему знакомой, да и весь этот блёклый оттиск чувств мнился ему отражением, будто бы в сумеречном зеркале, брошенным проходившим отдалённым взглядом. Из выдвинутого ящика смотрели на него пожелтевшие, опавшие листочки любовного цветка, и сердце Филонова сжималось тоскливым чувством грусти…

Здесь только смерть и тление; мне живому свойственны живые чувства…

Филонов опять шёл по узкому коридору, и сознание шепнуло ему, что за какой-то дверью, только надо её найти, прислушаться, внезапно открыть… чувствовать… слышать и видеть…

Стены, потолок и даже пол – всё было хрупкое, затканное или сотканное из пыльной паутины прошлого…

Филонов помнил свою способность вылететь в открытое окно и запутаться в вершинах звёздных дерев… но на сей раз он только облетел залу; держась стен, дабы не зацепить каблуками люстру, повисавшую в белом чехле; он понимал: хрустальные шорохи будут не задержаны сонмом запертых дверей…


Еще от автора Давид Давидович Бурлюк
По следам Ван Гога. Записки 1949 года

Текст воспроизводится по беловой рукописи «М. Н. Бурлюк. Наше путешествие в Европу — по следам Ван Гога», хранящейся в НИОР РГБ (Ф. 372. К. 4. Ед. хр. 11. Л. 1−126). Сохраняется авторское разделение текста на главы, которые обозначены как «письма книги». Они чередуются с письмами, полученными Бурлюками во время путешествия по югу Франции. Поздние приписки Н. Д. Бурлюка опущены. Текст приведён в соответствие с нормами современного правописания, при этом полностью сохранён авторский стиль, пропущенные слова и части слов восстановлены в квадратных скобках.


Галдящие «бенуа»

Бурлюк Д. Д. Галдящие «бенуа» и Новое Русское Национальное Искусство (Разговор г. Бурлюка, г. Бенуа и г. Репина об искусстве);Н. Д. Б. О пародии и о подражании.http://ruslit.traumlibrary.net.


Фрагменты из воспоминаний футуриста

Впервые публикуются мемуары «отца российского футуризма», поэта и художника Давида Бурлюка. Читатель найдет в книге достоверный и занимательный материал о жизни русского художественного авангарда. Крупным планом выписаны фигуры В. Хлебникова, В. Маяковского, И. Северянина, В. Каменского, Ф. Сологуба, И. Репина, М. Горького. Также впервые печатаются письма Д. Бурлюка Э. Голлербаху; стихи поэта, присланные им самим из Нью-Йорка для публикации на родине; воспоминания жены Д. Бурлюка – М. Н. Бурлюк. В приложении публикуются частью неизвестные, частью воспроизводившиеся в репринтных изданиях тексты Велимира Хлебникова.https://ruslit.traumlibrary.net.


Десятый Октябрь

«Апофеоз Октября»: поэма со введением моментов театрализации и инсценировок.Статья «Красный Октябрь и предчуствия его в русской поэзии».Рисунки для книги исполнены Давидом Бурлюком.http://ruslit.traumlibrary.net.


Стихотворения

Впервые в таком объеме (593 текста) воспроизводятся произведения, опубликованные при жизни (в период с 1910-го по 1932 г.) одного из основателей футуристического движения в России Д. Бурлюка. В книгу также включены все стихотворные произведения его брата Н. Бурлюка, опубликованные в футуристических альманахах с 1910-го по 1915 год. Без творчества этих поэтов невозможно правильно понять историю русского авангарда и в целом русской поэзии XX века.http://ruslit.traumlibrary.net.


Толстой. Горький. Поэмы

Великий кроткий большевик (Поэма на 100 летие со дня рождения Льва Николаевича Толстого).Максим Горький (Поэма на 60 летие его жизни).Книга украшена 2-мя рисунками автора.http://ruslit.traumlibrary.net.


Рекомендуем почитать
Возвращение Иржи Скалы

Без аннотации.Вашему вниманию предлагается произведение Богумира Полаха "Возвращение Иржи Скалы".


Слушается дело о человеке

Аннотации в книге нет.В романе изображаются бездушная бюрократическая машина, мздоимство, круговая порука, казарменная муштра, господствующие в магистрате некоего западногерманского города. В герое этой книги — Мартине Брунере — нет ничего героического. Скромный чиновник, он мечтает о немногом: в меру своих сил помогать горожанам, которые обращаются в магистрат, по возможности, в доступных ему наискромнейших масштабах, устранять зло и делать хотя бы крошечные добрые дела, а в свободное от службы время жить спокойной и тихой семейной жизнью.


Хрупкие плечи

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Ты, я и другие

В каждом доме есть свой скелет в шкафу… Стоит лишь чуть приоткрыть дверцу, и семейные тайны, которые до сих пор оставались в тени, во всей их безжалостной неприглядности проступают на свет, и тогда меняется буквально все…Близкие люди становятся врагами, а их существование превращается в поединок амбиций, войну обвинений и упреков.…Узнав об измене мужа, Бет даже не предполагала, что это далеко не последнее шокирующее открытие, которое ей предстоит после двадцати пяти лет совместной жизни. Сумеет ли она теперь думать о будущем, если прошлое приходится непрерывно «переписывать»? Но и Адам, неверный муж, похоже, совсем не рад «свободе» и не представляет, как именно ею воспользоваться…И что с этим делать Мэг, их дочери, которая старается поддерживать мать, но не готова окончательно оттолкнуть отца?..


Мамино дерево

Из сборника Современная норвежская новелла.


Свет Азии

«Эдвинъ Арнольдъ, въ своей поэме «Светъ Азии», переводъ которой мы предлагаемъ теперь вниманию читателя, даетъ описание жизни и характера основателя буддизма индийскаго царевича Сиддартхи и очеркъ его учения, излагая ихъ отъ имени предполагаемаго поклонника Будды, строго придерживающагося преданий, завещенныхъ предками. Легенды о Будде, въ той традиционной форме, которая сохраняется людьми древняго буддийскаго благочестия, и предания, содержащияся въ книгахъ буддийскага священнаго писания, составляютъ такимъ образомъ ту основу, на которой построена поэма…»Произведение дается в дореформенном алфавите.


Сочинения. 1912–1935: В 2 томах. Том 1

Юрий Николаевич Марр (1893–1935), сын академика Н.Я. Марра, при жизни был известен лишь как специалист-востоковед, занимавшийся персидским языком и литературой. В 1970–1990-е годы появились первые публикации его художественных текстов, значительная часть которых относится к футуристическому и постфутуристическому направлениям в литературе, имеет очевидную близость как к творениям заумной школы и Обэриу, так и к традициям русской сатирической и лубочной поэзии. В этом издании собран основной массив его литературных сочинений (стихи, проза, пьесы), большинство из них воспроизводится впервые.


Сочинения. 1912–1935: В 2 томах. Том 2

Юрий Николаевич Марр (1893–1935), сын академика Н.Я. Марра, при жизни был известен лишь как специалист-востоковед, занимавшийся персидским языком и литературой. В 1970–1990-е годы появились первые публикации его художественных текстов, значительная часть которых относится к футуристическому и постфутуристическому направлениям в литературе, имеет очевидную близость как к творениям заумной школы и Обэриу, так и к традициям русской сатирической и лубочной поэзии. В этом издании собран основной массив его литературных сочинений (стихи, проза, пьесы), большинство из них воспроизводится впервые.


За и против кинематографа. Теория, критика, сценарии

Книга впервые представляет основной корпус работ французского авангардного художника, философа и политического активиста, посвященных кинематографу. В нее входят статьи и заметки Дебора о кино, а также сценарии всех его фильмов, в большинстве представляющие собой самостоятельные философско-политические трактаты. Издание содержит обширные научные комментарии. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.


Тендеренда-фантаст

Заумно-клерикальный и философско-атеистический роман Хуго Балля (1886-1927), одно из самых замечательных и ярких произведений немецко-швейцарского авангарда. Его можно было бы назвать «апофеозом дадаизма».