Филарет Московский - [159]

В 1851 году храм Христа Спасителя был окончен вчерне, но еще несколько лет стоял в лесах — продолжалась отделка его с внешней стороны, устанавливались знаменитые горельефы, которые первоначально предполагалось делать из бронзы способом гальванопластики, поскольку каррарский мрамор в московском климате подвергался бы разрушению, однако до этого в цоколе, базах, пилястрах, колоннах, карнизах и фасадных арках попробовали использовать протопоповский мрамор, он оправдал надежды, так что решили остановиться на нем и при изготовлении горельефов.

Храм, снаружи уже почти готовый, оставался в лесах. И «в лесах» оставалось дело о переводе Библии, хотя чаша уже склонялась в пользу Филарета. Мнение государя склоняло чашу сию. А следом за царем готов был примириться и обер-прокурор. В конце октября он встретился с Филаретом и сказал, что не будет поддерживать точку зрения киевского владыки.

— Только я думаю, что это поведет к упадку славянское наречие, и о том жалею, — все же при этом вздохнул Александр Петрович.

Владыка Киевский той осенью приблизился к рождению в мир невидимый, 26 ноября 1857 года его московский тезка получил прощальное письмо, в котором Филарет (Амфитеатров) спешил засвидетельствовать свою любовь, которой не могли помешать разногласия. «Владыка Киевский от 26 ноября в последний раз писал ко мне и сказал моему недостоинству, что любит меня любовию Христовой», — сообщил московский владыка своему духовнику. 21 декабря митрополит Киевский Филарет (Амфитеатров) отошел в иной мир, приближению которого радовался все последнее время.

В доме у Сергея Михайловича не раз заходили разговоры о готовящейся Крестьянской реформе. Ни сам Голицын, ни его высокопреосвященнейший гость не разделяли восторгов по поводу замыслов царя отменить крепостное право. Оба были в этом вопросе заядлыми ретроградами.

— Одно меня утешает в моей близкой кончине, — говаривал Сергей Михайлович, — это то, что я не увижу готовящейся эмансипации крестьян, сего переворота, который, по моему убеждению, не пройдет спокойно.

«Приезжающие из Петербурга сказывают, что там сильный говор об изменении положения крестьян, — писал Филарет в лавру. — И дважды мне сказывали, но не знаю, из какого источника почерпнули сведения, что преподобный Сергий явился к государю императору и дал наставление не делать сего. Господь да сохранит сердце царево в руце Своей и да устроит благое и полезное».

Перед тем как начать реформу, царское правительство провело очередную, десятую по счету ревизию. Первые девять ревизий проходили в отрезке времени с 1747 по 1837 год, и все они показывали устойчивую цифру — 45 процентов населения России составляли крепостные. Ревизия 1857–1858 годов показала новую цифру — 37 процентов, то есть крепостных уже было меньше, нежели свободных.

К этому времени остатки крепостного права уже были истреблены и в Германии, и в Польше, и в Австро-Венгрии. Рабовладельческой страной являлись Соединенные Штаты, где в пятнадцати штатах, не отказавшихся от рабства, на двенадцать миллионов населения приходилось четыре миллиона негров-рабов, то есть из трех человек один был — раб. При этом надо помнить, что положение негров в Америке было значительно хуже, чем положение крепостных в России середины XIX века.

В 1857–1859 годах в России прошла перепись населения. Оказалось, что подданными Александра II являются семьдесят четыре миллиона человек, из которых двадцать миллионов — крепостные крестьяне, два миллиона — удельные, то есть проживающие на землях, принадлежащих императорской семье, и восемнадцать миллионов государственных крестьян, то есть прикрепленных к земле, но имеющих личную свободу. В Эстляндии, Курляндии, Лифляндии, в Земле Черноморского войска, в Приморье, в Семипалатинской области, в области Сибирских киргизов, в Дербентской области и Прикаспийском крае, в Эриванской, Архангельской и Шемахинской губерниях, в Забайкалье и Якутии крепостных крестьян не было вообще. В остальных местах наименьший процент был в Бессарабии — один, а наибольший — шестьдесят девять — на Смоленщине.

Как бы то ни было, проблема оставалась. Среди тех, кто выступал против, в основном были не противники реформы как таковой, а противники предлагаемых мер решения вопроса. За три года до манифеста об отмене крепостного права Филарет писал: «В Австрии новое устроение крестьян, которому наше хочет быть подобным, не оказалось удачным. Некоторые земли, которые по власти помещиков обрабатывались, по свободе крестьян остаются необработанными. Усвоенные крестьянам усадьбы продаются с аукциона за неуплату податей; следственно, умножается нищенство. Но у нас, кажется, могло бы быть лучше, если бы добрые помещики хорошо растолковали дело крестьянам и постановили с ними обдуманные соглашения. Один помещик призвал старшин своих крестьян, дал им прочитать, что предложено от правительства; и хотя первое слово их было: лучше по-старому, но, видя необходимость, они стали рассуждать о соглашении. Помещик предложил им усадьбы не с выкупом, а в дар; потом назначил, сколько им дает земли для обрабатывания, с какою платою за десятину, а находившуюся у него помещичью запашку вызвался обрабатывать наймом, и они, соглашаясь на прочем, о последней статье сказали: нет, барин, разоришься; наем вольных тебе будет дорог; и скажи, чтобы мы сию долю обрабатывали тебе как прежде; это нам не тяжело. Так, продолжая соглашение, они составили правила, в которых взяли предосторожности и против расстройства от своеволия. Если бы так вошли в дело лучшие, и у худших оно могло бы устроиться с меньшим опасением вреда. Но многие ли поймут и постараются?»