Филарет Московский - [158]

В царском семействе произошло пополнение — родился сын Сергей, будущий московский генерал-губернатор и председатель Императорского палестинского православного общества, тот самый, которого в 1905 году взорвет в Кремле эсер-террорист Каляев. Митрополит Филарет распорядился, чтобы новорожденному отправили большой образ преподобного Сергия, чтобы мог быть поставлен у него в комнате, и другой малый, который был бы у колыбели его и, «может быть, по времени на персях его».

Тревожные дни пережил в начале 1857 года святитель. Тяжело заболел его лучший московский друг — князь Сергей Михайлович Голицын. Ему уж было за восемьдесят, но он старался держаться бодро, ежедневно совершал длинные пешие прогулки по Москве, принимал во множестве гостей и оставался тем московским барином, которых уж не оставалось более. Последний московский барин — так и называли его москвичи. Что подразумевалось под этим понятием, объяснял в своих записках московский почт-директор Александр Яковлевич Булгаков: «Кончились торжественные приемы московских бояр, нет уже ныне открытых домов, потому что дворцы все проданы, а бояре исчезли также. Часто слышим мы поговорку, всеми повторяемую, что со смертию князя Сергия Мих. Голицына исчезнет последний русский барин». «Он дает праздники, балы Государю и Царской фамилии, когда двор осчастливливает Москву присутствием своим. Он угощает иностранных принцов и знаменитых путешественников, навещающих древнюю российскую столицу. Он поддерживает полезные заведения. Он щедро помогает бедным и пр. Перевелись у нас совершенно баре, вельможи, этот отборный, особенный класс людей, соединяющих в себе: знатность, богатство, заслуги; людей, которых одно уже имя напоминало знаменитых предков, людей, отличающихся радушным гостеприимством, с ласкою, сопровождаемою всегда какою-то не гордою, но величавою осанкою, внушавшей уважение. Таковы были в царствование Екатерины II Разумовские, Орловы, Потемкины, Румянцевы, Воронцовы, Чернышевы, Репнины и многие другие, но с того времени фортуны при постепенном раздроблении от перехода в разные руки начали разрушаться, не быв заменяемы новыми».

В марте Сергей Михайлович отметил пятидесятилетие своей безупречной службы в качестве почетного опекуна Московского опекунского совета. Московский Златоуст отметился речью в его честь:

— Мужи чтимых званий, избранные служители Царского человеколюбия, сочли пятьдесят лет деятельности своего сотрудника и старейшины; взором уважения и сочувствия измерили необыкновенно долгий на одном возвышенном поприще ряд подвигов… Но если вы ожидаете, чтобы я вошел в ваш труд и увенчаваемому вами также сплетал венец из слова, не исполню ожидания вашего: ибо знаю, что исполнением сего не удовлетворен, а отягчен был бы тот, кто при своих деяниях всегда имел и имеет в виду не похвалу и славу от человеков, но обязанность, правду, пользу, человеколюбие, верное исполнение Державной воли, наконец Самим Христом для человеческой деятельности предпоставленную цель — славу, яже от единого Бога (Иоан. V. 44). Не колеблюсь сказать, что торжество, вами составленное, не было бы очень возвышенным, если бы в нем заключалось только желание сделать нечто приятное одному досточтимому лицу. Высшее достоинство вашего торжества заключается в том, что вы чрез него выражаете общественное мнение, благоговеющее пред испытанною временем и созревшею добродетелию; и таким образом произносите сильное поучение себе и другим.

И вот после торжеств он занемог. В иные дни находился в преддверии кончины. На сей раз Бог не захотел рождения Сергея Михайловича в мир невидимый, князь выздоровел и теперь вместо него снова болел Филарет. К простудам, головной и зубной боли прибавились теперь еще и частые кровотечения из носа.

Прошли весна, лето, наступила осень, а решения относительно перевода Библии так и не было. Святитель печалился, сердился… 31 мая ему была объявлена благодарность Святейшего синода за особенное, постоянное попечение о благоустройстве Московской духовной академии, но лучше бы вместо благодарности — давно ожидаемое разрешение!

Когда Филарет узнал о решении ставить в Новгороде памятник «Тысячелетие России», не очень одобрил, написав Антонию, что сие «предприятие не от высокого мудрствования произошло», выделил от епархии весьма скромное пожертвование на этот монумент. По-своему он был прав. Сейчас мы уже привыкли, что в Новгороде стоит микешинский шедевр[13], а тогда идея создания памятника с множеством фигур из десяти столетий русской истории вполне могла отпугивать: о многих персонажах не было единодушного мнения — включать ту или иную фигуру в русский пантеон или не включать. Взять, к примеру, Ивана Грозного, которого, как известно, на памятнике вообще нет — наше общество до сих пор расколото на два полярных лагеря: одни проклинают первого русского царя, сочиняя новые его злодеяния, другие готовы хоть сейчас провозгласить Ивана Васильевича святым. Так что идея была хорошая, но не безупречная…

Зато не переставало радовать продолжение строительства храма Христа Спасителя, которое святитель мог наблюдать и из окон дома Сергея Михайловича, и лично посещая стройку. Константин Андреевич Тон во всем советовался с Филаретом, вносил изменения в проект по ходу работ, окружил окна барабана большой главы купола аркадой, сами купола и малые и большой сделал ребристыми, появились раковины, подобные тем, что на закомарах Архангельского собора Кремля. По поводу формы алтарных окон Филарет лично давал письменное пояснение генерал-губернатору: «В древних соборных храмах, например, в Успенском соборе, на восточной стене три окна, конечно, с мыслью о троичном свете пресвятой Троицы, и в но-возданном храме Христа Спасителя на восточной стороне три окна. Следовательно, сие согласно с древним церковным обычаем и заделывать сии окна не нужно. Да и для света в алтаре они полезны. Вставить в них цветные стекла с изображениями святых или святым крестом в среднем окне тоже будет соответственно месту и благолепию алтаря».