Филарет Московский - [10]

— Позвольте мне хорошенько обдумать сие предложение, — попросил Дроздов.

Вероятно, он находился на перепутье, какую стезю избрать — монашескую или священническую, как его отец. Стать монахом — значит не иметь семьи, детей. Стать священником — значит не возвыситься до руководства епархией, не быть ни епископом, ни архиепископом, ни митрополитом. А он видел, что Платон не просто отмечает его, а именно как своего наследника.

Впрочем, даже если бы он и сразу согласился, ждать нужно было еще целых шесть лет. Как известно, при Петре I в отношении монашества принимались строжайшие меры. Долгое время постричься в монахи не мог здоровый и полный сил молодой человек, поскольку считалось, что в таком возрасте он должен иначе служить Отечеству. Лишь с 1760 года начались послабления, разрешено было постригаться лицам всех сословий и не только больным или вдовым священникам. Но к началу XIX века сохранялся возрастной запрет. Разрешалось постригаться в монахи только по достижении тридцатилетия. Вон и Серафим Саровский был пострижен в тридцать два. Дроздову же в 1806 году исполнялось двадцать четыре. О каком монашестве можно вести речь? Да и отец писал, что он против, что хочет видеть своего первенца священнослужителем, а с мнением родителя следовало считаться.

Но Платон не на шутку положил глаз на Василия Михайловича как на своего восприемника в будущем. Тот продолжал восхищать своими проповедями, и, как сказано, в августе 1806 года Дроздова назначили учителем поэзии и одновременно лаврским проповедником. Жалованья прибавили ровно на столько, что отныне можно было не ждать отцовского вспомоществования, со 150 до 250 рублей в год. Чувствуя поддержку, Дроздов пуще прежнего расправлял крылья. Его «Слово в день Рождества Богородицы» — уже заметная вершина красноречия.

— Ничто так не обыкновенно в мире, как жалобы на жизнь многопопечительную, — вещал он. — Если бы все воздыхания в сию минуту из сердец озабоченных, совокупясь, коснулись ушей наших, какую страшную бурю мы бы услышали!.. Легкомысленный смертный! Ты суетишься, как евангельская Марфа, и насчитываешь тысячу нужд. Сквозь шум попечений, которые, так сказать, роятся в смущенных мыслях твоих, допусти в душу твою голос истины, желающий тебя успокоить: едино есть на потребу… Раб воздыхает о том, что не имеет свободы, свободный сокрушается о том, что не имеет рабов; золотых гор мало для любостяжания, престолы низки для честолюбия, чертоги не вмещают человеческих желаний… Глад желаний не утолим, потому что пища не питательна и не свойственна… Мир есть коловратный круг; наша душа есть образ троичного божественного единства. Круг, положенный в треугольник, не может занять всего пространства, так целый мир не наполнит души человеческой… Создатель не мог сотворить глада, не приуготовив соответственной ему пищи; и следовательно, каждый вопль обманутых и неудовлетворенных желаний есть тайное наше поучение: человек не для мира, хотя и мир для человека; все в нем приобретения суть только трата времени… Пышность более бремя, нежели украшение; удовольствия чувств более суть залог будущих болезней или раскаяния…

Когда говорят о рождении нового русского литературного языка XIX века, сами собой возникают два звонких имени — Карамзина и Пушкина. А ведь имен должно быть три — Дроздов, Карамзин и Пушкин. В 1806 году Карамзин, запершись в своем кабинете, создавал первые тома «Истории государства Российского»; Пушкину еще только семь лет, и он даже не лицеист; а в проповедях Василия Дроздова уже звучат звонкие ноты будущего великого и могучего языка нашего!..

Продолжал он упражняться и в поэтическом творчестве. В 1807 году митрополиту Платону исполнялось семьдесят лет. На день его тезоименитства учитель Дроздов написал стихотворение «Старость».

В это время чаша весов стала склоняться в пользу монашества.

Глава четвертая ИЕРОДИАКОН ФИЛАРЕТ 1808–1809

«Батюшка! Василья скоро не будет…»

Принятие монашеского подвига — шаг головокружительно страшный. Это как только что оперившемуся птенцу прыгнуть из гнезда и полететь. А вдруг не полетишь?..

Это в определенном смысле — смерть. Прежнего тебя более не будет на свете. Прежний ты умрешь для мира. Появится другой человек. Его и звать будут по-другому. А того тебя, который мог позволить себе быть таким же, как все другие люди, не станет.

Учитель Дроздов осознавал это особенно остро. Скоро не станет ни Василия, ни Михайловича, они исчезнут, останутся в прошлом, а фамилия «Дроздов» хотя и сохранится, но будет отныне писаться в скобках. В скобках мира. А вне скобок мира будет новое имя. Какое — еще неизвестно.

И вот 1 ноября 1808 года он пишет отцу: «Не знаю точно, понравится ли Вам новость, которую скажу теперь; впрочем, если в Ваших письмах говорит Ваше сердце, надеюсь, что я не оскорбил Вас и не поступил против Вашего произволения, сделав один важный шаг по своей воле, по довольном, смею сказать, размышлении. Батюшка! Василья скоро не будет, но Вы не лишитесь сына — сына, который понимает, что Вам обязан более, нежели жизнью, чувствует важность воспитания и знает цену Вашего сердца. Простите меня, я не думал осмелиться хвалить Вас и не знаю, как это вырвалось. Без нетерпения, но с охотою, без радости, но с удовольствием я занимаюсь теперь некоторыми приготовлениями к преобразованию, а высокий благодетель мой отнимает у меня часть сих попечений. Дано приказание изготовить рясу и полукафтанье на его счет… Я прошу Вашего благословения и молитв и надеюсь, что Вы в том и в другом не откажете. Простите…»