Фейтфул-Плейс - [118]

– Больше ни с кем?

Девочки покачали головами.

– Хм-м… – протянул я.

– А что, Фрэнсис? – спросила Джеки. – Что это меняет?

– Тео Коджак идет по следу, – сказал Шай сиреневому небу. – “Кто любит тебя, детка?”[31]

– Скажем так, я слышал кучу разных объяснений того, что случилось с Рози, и того, что случилось с Кевином, – пояснил я. – И ни одно из них мне не нравится.

– Так и никому не нравится, – сказала Джеки.

– Бывают несчастные случаи, – сказала Кармела, ковыряя ногтем пузыри краски на перилах. – Иногда случаются страшные трагедии, и в этом нет ни логики, ни смысла. Понимаешь?

– Нет, Мелли, не понимаю. Как по мне, это такое же объяснение, что и остальные, которые пытаются мне скормить: огромная вонючая куча дерьма, недостойная ни Рози, ни Кевина. И глотать эту кучу я не настроен.

– Ничего не поделаешь, Фрэнсис, – веско, с чувством собственной правоты сказала Кармела. – Мы все убиты горем, и никакие объяснения на свете этого не исправят. Перестань в этом копаться, а?

– Я бы и рад, да только многие не перестанут, а в одной из популярных версий я фигурирую в качестве безжалостного злодея. Думаешь, не стоит обращать внимания? Ты же сама твердила, как хочешь, чтобы я сюда приезжал. Значит, я должен проводить каждое воскресенье в доме, где все соседи считают меня убийцей?

Джеки заерзала на ступеньке.

– Говорю же, это пустая болтовня, – сказал она. – Поговорят и забудут.

– А если я не злодей и Кевин не злодей, то объясните мне, что произошло?

Все надолго замолчали. В верхнем конце улицы, где-то в слепящем сиянии вечерних фонарей, послышалось торопливое приглушенное бормотание, сплетение детских голосов, и наконец из сияния перекрестьем черных теней выступили они – мужчины ростом с фонарные столбы, размытые, мелькающие дети. Голос Холли позвал: “Папа!” – и я помахал в ответ, хоть и не разобрал, где в этом подсвеченном мареве она. Длинные силуэты прыгали по дороге перед ними, причудливые тени приближались к нам.

– Все, – тихонько сказала Кармела, перевела дыхание и провела пальцами под глазами, чтобы не осталось никаких следов слез. – Все.

– Потом при случае дорасскажете, что случилось в прошлое воскресенье, – сказал я.

– А потом наступил поздний вечер, родители и я пошли спать, а Кевин и Джеки пошли по домам, – сказал Шай, швырнул окурок через перила и поднялся. – Конец.

* * *

Стоило нам вернуться в дом, как ма взвинтила обороты, чтобы наказать нас за то, что бросили ее в ужасном одиночестве. Свирепо кромсая овощи, она выстреливала приказами, точно пулеметными очередями:

– Эй, Кармела… Джеки… Кармела, быстро обе на кухню, займитесь уже картошкой! Шай, поставь сюда, да не сюда, дуралей, туда! Эшли, милая, помоги бабушке протереть стол! Фрэнсис, иди поговори с папой, он опять прилег, и ему нужна компания. Вперед! – Ма хлестнула меня кухонным полотенцем по затылку – для ускорения.

Холли, которая, припав головой к моему плечу, показывала мне расписные керамические поделки, купленные в Рождественском городке для Оливии, и подробно описывала свою встречу с эльфами Санты, тут же ловко растворилась среди кузин – я посчитал это вполне разумным. Я подумывал последовать ее примеру, но мамин талант без устали брюзжать граничит с суперспособностью, да и полотенце снова нацелилось в мою сторону. Я убрался из-под прицела.

В спальне было очень тихо и холоднее, чем в остальной квартире. Па сидел в кровати, откинувшись на подушки, и, судя по всему, не был занят ничем – разве что прислушивался к голосам из других комнат. В этой вычурной и мягкой обстановке – персиковый интерьер, бахрома повсюду, приглушенный свет торшера – он выглядел до странности неуместным и почему-то особенно сильным и свирепым. Немудрено было, что девушки за него сражались: квадратная челюсть, надменно выступающие скулы, мятежный огонь в глазах. На мгновение, при неверном свете, он стал похож на прежнего бедового Джимми Мэкки.

Папу выдавали только безобразные руки: распухшие и скрюченные пальцы с грубыми белыми, словно отмирающими, ногтями непрестанно двигались по кровати, беспокойно выдергивая из одеяла торчащие нитки. Комната провоняла болезнью, лекарствами и потными ногами.

– Ма говорит, что ты хочешь поболтать.

– Дай сигарету.

Па все еще выглядел трезвым; с другой стороны, он всю жизнь вырабатывал устойчивость к спиртному, так что может залиться по самые глаза, а с виду будет как огурчик. Я придвинул стул от маминого туалетного столика к кровати – впрочем, не слишком близко.

– Я думал, ма не разрешает тебе здесь курить.

– Пускай идет в жопу, сука.

– Приятно, что романтика еще жива.

– Ты тоже иди в жопу. Дай сигарету.

– Даже не мечтай. Доводи маму сколько хочешь; я останусь у нее на хорошем счету.

Па нехорошо ухмыльнулся.

– Ну, удачи тебе, – сказал он, но вдруг как будто проснулся и испытующе вгляделся мне в лицо. – Почему?

– А почему нет?

– Да тебе в жизни дела не было, довольна она или нет.

Я пожал плечами.

– Моя дочь обожает бабушку. Если это значит, что мне придется один вечер в неделю, стиснув зубы, подлизываться к маме, чтобы Холли не видела, как мы рвем друг друга на части, я готов. Попросишь по-хорошему, я даже к тебе буду подлизываться – по крайней мере, в присутствии Холли.