Фердинанд и Пуш - [9]

— Да не за что, — отмахнулся Жулик, хотя видно было, что ему приятно слышать такие слова. — Вот на что пожаловаться не могу — это на скудную пищу, в еде недостатка нет, люди в лесу не только мусор оставляют.

— Так, может, расскажешь наконец, что ты здесь, в лесу, делаешь? — от Фердинанда благодарности не дождаться.

— Любопытному котяре хвост оторвали, — сердито проворчал Жулик.

Он не переставал скучать по этому куцехвостому с тех пор, как покинул Свалку, и частенько вспоминал проведённые вместе вечера. Казалось, ничто не может связывать двух таких разношёрстных котов, однако ниточка их дружбы становилась всё прочнее. И теперь Жулик не в силах был простить Фердинанда, который отказался уйти вместе с ним искать лучшей жизни. Ведь они так долго об этом мечтали, столько планов строили!

— Ну ладно, не заводись. Молчу-молчу. — Фердинанд поёрзал, почесал пузо. — А всё-таки — что ты здесь делаешь?

— Вот пристал! — обозлился Жулик, но тут же почувствовал, что не сможет спокойно уснуть, пока не скажет правду, и признался: — Ну, был я в этом городе. И что? Все ездят взад-вперёд, ходят туда-сюда, только и слышишь — «брысь» да «брысь»! Ни тебе попеть вечерами, ни поесть нормально — каждый так и норовит последний кусок у тебя отнять, никакого уважения. Да ещё как набегут всякие там с сетями — и гонят отовсюду: я, видите ли, город загрязняю.

А сами в каждом дворе держат несколько здоровенных мусорных ящиков, и воняет там в пять раз сильнее, чем на Свалке! Крышкой закроют — и думают, что никто запаха не почувствует! Тьфу на такую жизнь!

— Так почему же ты не вернулся на Свалку? — спросил ошарашенный его ответом Фердинанд. — Я ведь всё это время стерёг твой ящик, всё ждал, думал — вернёшься…

— Ещё чего! Мне и здесь неплохо, я и один проживу — и прокормиться могу, и сплю в тепле, — отрезал Жулик и отвернулся.

«Эх, Жулик, — думал Фердинанд, слушая, как посапывает рядом спящий Пушистик, — каким ты был воображалой, таким ты и остался. А только кто тебя за язык тянул, зачем было болтать про дом, про добрых людей, которые, едва увидев, сразу приютят тебя и примут как родного? Где найдёшь таких дураков, чтобы впустили в дом помойного кота? Нет, братишка, чтобы такое случилось, надо для начала хоть самую чуточку, а прославиться. А ведь ты и мне голову заморочил этими городскими удобствами… Потом ушёл и не вернулся, а я, лопух, всё ждал тебя… Хорошо, сам с тобой не потащился, не то, чувствую, там бы мне и конец был, не иначе. А ведь могли оставаться с тобой добрыми друзьями, вместе охотились бы теперь где-нибудь на лужайках, полнолунными ночами песни бы распевали… Эх…» Фердинанд поглядел на Пушистика, раззевался во всю пасть — и мгновенно тоже сам уснул. А Пушистик тем временем уже второй сон досматривал.

Ещё один сон

В машине было ужасно душно, солнце пекло, от раскалённых кожаных подушек противно пахло, и Пушистику становилось всё хуже. Он хотел было позвать Игната и попросить глоточек воды, но тут же вспомнил, что мальчик далеко, где-то там, за страшной стеклянной дверью. Недавно сгрызенное печенье теперь никак не умещалось в желудке и лезло вверх. Пушистик попытался сосредоточиться и думать про свою плетёную лежанку и стоящее рядом блюдечко с водой, но это ему давалось с трудом. Печенье всё лезло и лезло вверх, и в конце концов Пушистик не сдержался: всё съеденное им раньше оказалось на полу. После этого ему немного полегчало, но всё равно дышать было нечем.

Тогда Пушистик, расхрабрившись, влез на заднее сиденье и, цепляясь когтями, попробовал открыть окошко пошире. Он трудился изо всех сил, но оно упёрлось и ни в какую не желало открываться.

— Ах, вот ты как! — обозлился Пушистик. — Ну, сейчас я тебе покажу! Вот тебе!

Он ухватил зубами загнутую штучку, торчащую из дверцы, основательно её погрыз и, отведя душу, уже спокойно прибавил:

— Будешь знать, как отнимать у меня воздух!

Вскоре вернулись довольный Игнат с большой разноцветной коробкой в руках и сияющая толстуха. Пушистик тоже обрадовался и весело затявкал.

— Ой, что это? — удивился Игнат, увидев на полу вытошненное печенье.

Он тут же прикусил язык, но было поздно — толстуха развернулась, перегнулась через спинку переднего сиденья, ужаснулась и завопила:

— Что-о? Это ещё что такое? Это ты, паршивец, тут напакостил? А убирать за тобой кто будет? А это что? — она ткнула пальцем в погрызенную и обслюнявленную ручку. — Ах ты, гадёныш!

Игнат от страха зажмурился, а толстуха, продолжала, повернувшись теперь уже к нему:

— Говорила я тебе — давай выкинем этого вонючего задохлика! Всё, с меня хватит, сегодня же я с ним разберусь!

— Тётечка, ну, пожалуйста, я всё вычищу, не забирайте у меня Пушистика!

— Это негигиенично — чтобы дети жили вместе с собаками! Видишь, теперь его ещё и тошнит! Ещё болезнь неизвестно какую от него подцепишь, нечего в доме такого паршивца держать! — толстуха так и пенилась от злости.

— Никакой он не паршивец, он мой друг! — изо всех сил сопротивлялся Игнат. — Были бы здесь мои мама с папой…

— Я тебе, дорогой мой, не мамочка с папочкой. Я — твоя опекунша, и лучше твоего знаю, что тебе надо и чего не надо.