Вернулся мальчик и протянул мне кружку с водой. Я так ослаб, что еле её удержал. Но всё же сумел напиться сам. Мальчишка смотрелна меня с любопытством. Его лицо показалось мне странно знакомым. Но мысли убегали от меня, я никак не мог сосредоточиться.
― А как тебя зовут? Меня ― …
― Он ― Роми, ― не дала ему закончить фразу мать. Она произнесла это имя с таким нажимом, что даже я догадался ― она не хочет, чтобы чужак знал настоящее имя мальчика. ― А меня можешь называть Шаманкой.
Я попытался представиться. Но понял, что распухшие губы плохо меня слушаются. Женщина сказала сыну:
«Оставь его, ему пока трудно говорить. Вот, возьми миску и помоги нашему гостю поесть».
Потом снова повернулась ко мне.
― Чужестранец, твоё лицо сильно пострадало. Я наложила мазь, она застыла. Не пытайся её сковырнуть. Сама отпадёт, когда кожа восстановится. Придётся потерпеть. Остальное тело ― в порядке, только руки немного обожжены, но это нестрашно. Ешь то, что даст тебе Роми, а потом идите вместе к ручью, тебе надо вымыться. Вот тут есть кое-какая одежда, возьми и не благодари, ― она протянула мне узелок и снова стала размешивать что-то в котелке.
Я посмотрел на свои руки и ужаснулся ― они все были покрыты шрамами и рубцами, у кожи был синюшный оттенок. Стоило только представить, что и моё лицо теперь выглядело так же, и меня сразу затошнило. Мальчик подошёл ко мне и сел рядом.
― Открывай рот, я буду тебя кормить. Это вкусно, поверь. Ну, во всяком случае, съедобно.
Мне было стыдно из-за своей беспомощности, и, забрав у мальчика миску, я попытался есть сам. Но у меня ничего не вышло. Пришлось подчиниться, и он меня накормил. А потом за руку повёл к ручью, где, встав на колени, я, наконец, смог посмотреть на своё отражение. Что ж, описать мои эмоции не хватило бы слов. Вместо лица теперь у меня была чёрная маска.
В отчаянии я не мог пошевелиться и осторожно ощупывал свою «новую кожу». Роми смотрел на меня с сочувствием.
― Потерпи, друг! Скоро она отвалится, и лицо будет лучше прежнего, сто пудов! И так, между прочим, очень прикольно.
У меня от таких «утешений» ёкнуло сердце. Было ощущение, что я разговариваю с мальчишкой из соседнего двора. «Откуда он знает такие выражения? Если кто-то только его ни научил…» Так хотелось его расспросить, но сколько я ни старался, губы по-прежнему меня не слушались. И пришлось тяжело вздыхать и раздражённо лупить кулаком по песчаному берегу ручья.
Роми внимательно на меня посмотрел и выдал с восхищением:
«Ух, ты! А ты настоящий псих! ― и, помолчав, добавил, ― если что, это я тебя так похвалил. Мой друг часто мне это говорил. Он тоже был из другого мира, как ты. Знаешь, я так по нему скучаю…»
У меня зачастило сердце и потемнело в глазах. Роми подхватил меня и не дал свалиться в ручей.
― Ёлки-палки! Ты только не падай, давай, я помогу тебе раздеться. А то пахнет от тебя… ― он не закончил и надолго замолчал. Его лицо стало грустным. Пока я кое-как плескался в ручье, мальчик сидел на корточках у берега и что-то старательно выводил палочкой на песке.
Переодевшись в заплатанную, но чистую одежду, которую дала мне мать Роми, я подошёл к нему и с интересом посмотрел, что же он там рисовал. И без сил опустился рядом с ним. Потом показал дрожащим пальцем на выведенные им буквы.
Роми меня понял и ответил:
«Мой друг научил меня писать эти странные знаки. Я их не понимаю, но он говорил, что тут написано его имя».
Я плакал, глядя на крупную корявую надпись на сером песке ― АЛЕКС.