Фехтовальщица - [219]

В полицейской машине Эжен сидел рядом с Женькой на заднем сиденье. Он не лез, только иногда посматривал в ее сторону и вытирал платком пот под фуражкой. Тем не менее, Женька не чувствовала себя спокойно, и дело тут было совсем не в причине этого повторяющегося полупленения. Чувства ее продолжали быть смешанными и проступали на скулах красными пятнами то ли какой-то вины, то ли того отвратительного поражения, которое она пережила в полутьме полицейского экипажа.

– Что вы на меня так смотрите? – спросил Эжен.

– Как?

– Будто я собираюсь на вас наброситься.

– Мне просто душно, откройте окно.

Эжен открыл окно, и фехтовальщице стало легче.

В полиции ее, в самом деле, допрашивал комиссар Катрен. При беседе присутствовал Ришар.

– Значит, вы уехали сами, мадемуазель? – спросил комиссар.

– Да, я уехала по предложению Марка Монрея сама.

– С какой целью он сделал вам такое предложение?

– Его сын Эдмон хотел, чтобы я вышла за него замуж. Он видел меня на соревнованиях.

– Весьма романтично, но вы сами ведь не видели Эдмона Монрея?

– Не видела.

– И все-таки уехали?

– Да. Мне нужны были деньги, а Эдмон – известный предприниматель, – сказала Женька так, как посоветовал при утреннем разговоре адвокат.

– То есть, вы уехали с расчетом хорошо устроить свою жизнь?

– Да.

– А почему вы не обсудили это с родными?

– Отец никогда бы не позволил мне бросить фехтование.

– Да-да, я наслышан о ваших спортивных успехах.

Катрен пристально посмотрел на шею Женьки, прикрытую модным платком, но сказал о другом.

– Сведения о вашем местонахождении я уже отправил в Москву, а вы… Пока ваши отношения с месье Монреем не оформлены, вы являетесь здесь только гостьей. У вас просрочена виза. Если вы не продлите ее в течение трех дней, то вам придется выехать из страны.

– Мы продлим, комиссар, – пообещал Ришар.

После Катрен опросил обоих Монреев и всех отпустил. Профессор и Ришар тотчас занялись продлением срока визы. Им помогал Кристиан Саваль, у которого были связи в визовой службе. Пожимая ему руку, фехтовальщица снова терялась и опускала глаза, хотя Эдмон ни в чем ее не упрекал.

Пока утрясался вопрос с визой, Женька решила воспользоваться временем до начала действия договора с профессором и поехать в фехтовальный зал к Данкуру, но не нашла его визитку с адресом. Эдмон признался, что выбросил карточку, когда случайно нашел ее в одежде. Конечно, это был только порыв, поскольку фехтовальщица легко могла узнать адрес другим путем, но девушка прислушалась к этому порыву и осталась со своим будущим мужем.

Эдмон в это время занимался делами по проекту «Дежанси» и везде возил фехтовальщицу с собой. Он не оставлял ее даже в машине, поэтому она присутствовала на всех переговорах с подрядчиками, дизайнерами и юристами. Женька невольно втягивалась в его дела и постепенно забывала об утерянном адресе фехтовального зала. Когда все договоры были заключены, молодая пара поехала на Луару.

– Я хочу, чтобы ты немного пожила у меня, – сказал Эдмон.

Женька не возражала, ее беспокоило только молчание отца. Она понимала, что это неспроста, и сама оттягивала свое возвращение домой. Из Этампа фехтовальщица еще раз позвонила матери, и та сказала, что отец не хочет с ней разговаривать.

– Ничего, все уладится, – успокаивал Эдмон.

Чтобы отвлечь девушку от неприятных мыслей, он заговорил о будущем «Дежанси» и уже видел свою будущую супругу его хозяйкой.

– Ты подучишься и все сможешь, – уверял он и вспоминал все ее «сюжетные» проекты. – Ты здраво мыслишь и нестандартно действуешь! В нашем деле тоже нужны бойцовские качества!

Фехтовальщица, в общем, не возражала, – это было что-то новое в ее жизни, и она была готова попробовать. Перекусив в дорожном кафе, будущие супруги поехали дальше.

Шофер Робер с улыбкой некого понимания посматривал на них, но ничего не говорил.

– Он скоро женится на Жулиане, – пояснил его взгляд Эдмон. – Помнишь мою экономку?

– Твою?

– То есть, Генриха де Шале.

Эдмон уже не первый раз так оговаривался. Женька старалась на это не поддаваться, но всякий раз его или ее собственные оговорки вызывали у нее длительные раздумья. Вот и сейчас фехтовальщица подумала о том, что Эдмон Монрей все-таки не Генрих де Шале, которого ее угораздило полюбить в сюжете, хотя чувствовала она себя по отношению к нему абсолютно так же, от них даже пахло одинаково.

«Шуточки профессора? – думала девушка. – Или что-то, связанное с Окном?.. А, может быть, после всей этой истории я сама сошла с ума?..» Похоже, подобное отношение к сыну профессора было действительно каким-то феноменом, парадоксом ее восприятия, может быть, игрой подсознания, которую ей не суждено было никогда разгадать. Она смирялась и принимала этот парадокс, как данность, где-то по-женски чувствуя, что не обманывается и права.

Находясь в потоке нескончаемых противоречивых мыслей и чувств, фехтовальщица уже совсем не удивилась, что дом Эдмона Монрея похож на дом фаворита короля. В нем были те же книги в библиотеке и коллекция холодного оружия в большой зале. На столе лежали перчатки, одну из которых оставил своей приговоренной супруге в последний день Генрих де Шале и четки из человеческих черепов, на которых девушка чуть не поскользнулась в Булонже.