Фехтовальщица - [217]

– Жаль, я не подумал вчера о стилисте. У тебя не совсем прибрана голова.

Монрей с досадой потер нос и вывез свою невесту в новый день с «не совсем прибранной головой».

Телевидение, действительно, было – несколько европейских каналов сторожили посетителей у входа и выхватывали для своих репортажей известные или просто самые значительные светские лица. Монрей был в первой десятке самых молодых и успешных предпринимателей в сфере ресторанного бизнеса, поэтому его тут же заметили.

– Месье Монрей, как вы оцениваете значимость этой выставки для рестораторов Франции? – подскочили к нему журналисты.

– У меня еще не было возможности ее оценить.

– Это не связано с тем, что рядом с вами сейчас находится неизвестная девушка?

– Связано. Это моя невеста, – не стал скрывать Эдмон.

– Кто она, месье Монрей?

– Она из России.

– О, вы выходите на российский рынок?

– Да, я подумываю о том, чтобы открыть ресторан в Москве, – то ли шутя, то ли всерьез ответил Монрей и, потянув за собой Женьку, пошел искать нужный павильон.

– Что значит «ресторан в Москве»? – насторожилась фехтовальщица. – Ты со мной только для этого?

– Не говори чепухи! Для того, чтобы начать бизнес в России, совсем не обязательно жениться на россиянке, хотя… хотя и это не повредит.

Женька сердито шлепнула Монрея по спине.

– Не вздумай только хитрить, как твой папочка!

Эдмон засмеялся, но ничего не пообещал. Найдя необходимый ему павильон, он сразу стал серьезней и углубился в его изучение. Первые несколько минут Женька кое-как его в этом поддерживала, но, продолжая думать о Кристофе Лароше, отвечала невпопад, смотрела мимо рекламных щитов и не слышала, о чем ее спрашивают. Эдмон сначала хмурился и молчал, а потом вздохнул и разрешил ей уехать к Монсо.

– Я подъеду позже и заберу тебя, – пообещал он.

Девушка мгновенно просияла, поцеловала его и побежала к машине. Робер домчал ее до съемочного павильона за двадцать минут.

Монсо снова нервничал, но не из-за нее. Что-то не ладилось у актрисы, играющей возлюбленную Сен-Мара. Она плакала, режиссер кричал, а вся группа ждала, когда оба закончат.

Женька тотчас нашла взглядом Кристофа. Он сидел за камерой, был слегка небрит, неброско одет и пил воду из бутылки.

– Что скажешь, Кристоф? – спросил его Монсо.

– Тоска, – сказал Ларош, кашлянул и, плеснув воду в ладонь, умыл лицо.

– Вы слышали, милочка? – крикнул Монсо на актрису. – Идите и подумайте еще раз! Давайте сцену с Вирджини! Эта русская фехтовальщица приехала?.. А, вы уже здесь, мадемуазель? Подойдите!

Женька слегка оробела, и, как оказалось, не зря. Эпизод, который с подачи Лепа вернули в картину, пошел тяжело, и дело было даже не в операторе, взгляд которого, как и взгляд королевского мушкетера, пугал своей прозорливостью, дело было в другом, хотя сначала все показалось фехтовальщице простым.

– Вас зовут Вирджини, – объяснял ей Монсо. – Вы подруга де Лафане, с которым накануне поссорился Сен-Мар. У вас свидание, вы лежите в постели. Не делайте такого лица – на вас будут панталоны и корсет. Далее врывается Сен-Мар, завязывается драка, и он убивает де Лафане. Вы хватаете его шпагу и сами деретесь с Сен-Маром. Он выбивает у вас шпагу. Ясно?

– Да.

Монсо передал девушку гримеру. Ей замазали шрам на шее и подобрали парик, потом костюмер надел ее в надлежащий костюм и отвел к Данкуру, чтобы тот выстроил с ней примерный рисунок поединка. Монсо почему-то решил, что все получится с первого дубля, и сразу приступил к съемкам.

Роль была без слов, и если возлежание в объятиях «де Лафане» получилось довольно правдиво, то едва начинался поединок, весь эпизод трещал и благополучно рушился. Фехтовальные сцены в кино выстраивались четко, как танец, но полгода военной жизни привили Женьке совсем другие навыки. Почувствовав в руке оружие, фехтовальщица прекращала игру и начинала драться.

– Она убьет меня! – отскочил в сторону Морис Лаву, играющий Сен-Мара. – Или покалечит! Куда я потом с таким лицом? Туалетную бумагу, и ту не возьмут рекламировать! Почему вы не даете мне выбить у вас шпагу, мадемуазель?

– Выбивайте.

– Тогда держите ее слабее.

– Я не могу держать слабее оружие.

– Монсо, Данкур, сделайте что-нибудь! – возмущался Морис.

Те только разводили руками, зато довольно смеялся Лепа.

– Наконец-то прекратился этот балет! Даниэль, неужели ты не видишь, как это превосходно!

– Девушка ведет поединок блестяще, но он боевой, – сказал Данкур. – Кто вас этому научил? – спросил он девушку.

– … Вы.

– Я?.. Когда же?

– Ну, там… в другой жизни.

Все переглянулись, видимо, полагая, что у русской фехтовальщицы действительно «не прибрана» голова. Монсо вздохнул и начал все снова.

– Скажите, мадемуазель, зачем вы делаете выпад из этого положения? Вам сказано спрыгнуть с кровати и перебежать за стол.

– Зачем перебегать, когда я могу достать вашего Сен-Мара с кровати? И он стоит и зачем-то ждет, когда я обегу эту кровать. Это выглядит неправдоподобно.

– Но эффектно, а иначе зрителю не на что будет смотреть!

– Конечно, не на что, если у меня такой слабый противник!

– Причем здесь Морис? Это кино! Так поставлено!

– Значит, плохо поставлено.

– Ну, это уже слишком!.. – произнес Монсо и вместе со всеми посмотрел на Даниэля.