Федина история - [8]

Дружили они с Люсей. Особенно после того, как у Люси распалась семья. Вместе отдыхали, не раз ездили в лес по ягоды, по грибы. И Галя радовалась, когда могла чем-то помочь Люсе: с удовольствием гуляла с Санечкой, ее сынишкой, вязала ему шарфики, шапочки, носочки. И Люся, в свою очередь, проявляла о ней заботу: брала у Гали с получки часть денег на сохранение, скапливала, покупала какую-нибудь дорогую хорошую вещь. Правда, Гале покупки обычно не нравились, но она молчала. Иногда Люся и вовсе сердечно заговаривала: «Хорошая ты девчонка, Галя, душевная, и характер золотой, но ехала б ты в деревню, к тетке своей (на Урале у Гали жила двоюродная тетка, писала, звала к себе), там тебе легче будет. Здесь город, не какой-нибудь — Ленинград, жизнь тут такой, как ты, устроить очень сложно…»

Трудно сказать, какое отношение к тому имела Люся, но у Бори появилась другая — крупная, дородная Наташа, похожая, кстати, на саму Люсю, и еще — на большую резиновую куклу. Все трое работали на одном предприятии, на хлебозаводе. Наташа — диспетчер, от нее во многом зависела Борина зарплата. Не раз, бывало, он Гале жаловался: «Сидит, зануда, не подступишься, кому хочет, тому выписывает. По самым окраинам сегодня послала». У Наташи было все в порядке с родословной, более того, была, по слухам, и жилплощадь, полуторка. И у Борьки комната. Объединятся — двухкомнатная квартира. Для молодоженов роскошно! И все это немаловажно.

Может, он сейчас один? До кружения в голове Гале захотелось в это поверить, но тут же ее охладило: в новогоднюю ночь, с чего ради? Она поднялась, вяло, в маете душевной, стала спускаться вниз. Вышла во двор. Уставилась в окно на пятом этаже. Оно светилось желто, под цвет штор, вырисовывался контур алоэ в горшочке. Больше ничего. Забралась на снежный обледенелый холмик, провалилась, ноги неприятно обметала холодная влажность. Галя была в туфельках — сапожки у ней грубоваты, носы тяжеловаты, при ее невысоком росте смотрятся колодами. Не обращая внимания на нытье в щиколотках, она долго стояла, задрав голову, смотрела — никаких изменений. И что там за шторами? Заметила под окнами пятого этажа выступик: прокладочка такая между этажами. Мелькнула шальная мысль: пробраться бы по этому выступику и заглянуть в окно… нет, разбить, залезть, нахлестать по щекам, по бесстыжим глазам. В воображении Галя проделала этот путь: от окна на лестничной площадке до водосточной трубы, дальше — до окна на кухне, мимо комнаты одинокой бабки, потом окно двух студентов, наконец, Борькино, потянулась к карнизу и… оступилась и сорвалась. Даже в коленках захолодало, когда представила, что с такой высоты… Не пройти, узенькая полоска, а жаль. Галя выбралась из снежной кучи. Одна туфля, левая, увязла — достала, вытряхнула снег, надела, присела на холмик. И вдруг как-то отстраненно увидела себя, сидящую посередине темного двора, беременную, с медведем в руках… Высокие мрачные стены с четырех сторон стали сдавливать, словно бы наступали, нависали над ней. Чудовищным, нелепицей высшей показалось, что сейчас за этими самыми стенами люди веселятся, радуются, разбились по клеткам и все враз радуются… Чему?! Празднику? Что такое праздник? Обман какой-то, все обман! И снова подкатились, замутили глаза слезы. Охватил страх, ощущение ненужности всего, отдаленности людей друг от друга, отгородились стенами и никому нет дела до другого. Стало жалко себя! Зачем родилась? Для чего живет? И еще собирается кого-то произвести на свет, сразу обделенного, безотцовщину! Зачем? Никто никому не нужен, никому она не нужна! Одна! Но как он мог, — все не постигал, казалось бы, самого простого разум, — Боря, тот самый человек, который говорил: «Люблю, жить без тебя не могу», бросить, предать?! Она же, Галя, для него все: «Да, Боря», «Хорошо, Боря», «Я — как ты». Всю себя отдавала. А может, в том и беда? Чересчур старалась, открытой была, выкладывалась — бесхитростная, без утайки, лишь бы он был доволен. А надо бы наоборот: заставить потрудиться, добыть. Хитрить, на чувствах играть. Не бегать самой, а не являться неделю-другую, пусть затоскует, а потом еще и равнодушие выказать. Глядишь, разгорятся страсти! Да что вздыхать-то — не могла без него. Не могла, и все тут! Бывало, пойдет с подругами на танцы, в кино, парни пристают — познакомься, погуляй немножко, ну хоть чтоб ревность в любимом растревожить. Нет же! Противно, на дух никто не нужен. Есть в бригаде парень, которому нравится, замуж зовет. И жилплощадь, между прочим, у него имеется. Нет, чужой. А Боря — свой, родной. И все в нем понятно: даже покрякивающий смех или шутливое «маруха моя». Уперлась в него душа, все помыслы с ним. И ничего особенного нет, внешность самая обыкновенная, правда, высокий, кучерявый. Хватит, надо уйти, порвать эти путы! Галя решительно встала. Направилась к длинному узкому проходу в глубине двора. Остановилась. Словно какое-то магнитное поле не пускало. Куда она? В общежитие, где вовсю гуляет праздник? Повернулась, опять глянула вверх на окно — по-прежнему светится ровненько, безмятежно. Резко зашагала обратно, в подъезд.