Владимир Александрович Карпов родился в г. Бийске Алтайского края в 1951 году. Окончил Ленинградский театральный институт и Высшие литературные курсы. Член Союза писателей, автор нескольких книг прозы («Федина история», «Плач по Марии», «Нехитрые праздники» и др.), а также сценария кинофильма «двое на голой земле».
Прежде чем раскрыть суть этой исторической фразы, мы должны проснуться ранним утром памятного августовского дня 91-го года.
— Ну, теперь они Ельцину хвост прижмут!.. — с мощным хлопком в ладоши разбудил меня мой громогласный отец.
Он завороженно прихохатывал перед телевизором, держа под мышкой, словно шпагу, мухобойку. И пока я всматривался в экран, где спаянными окислившимися клеммами сидели рядком члены ГКЧП, отец уже митинговал во дворе, причем так, будто перед ним была прорва народу.
— Хвост они теперь ему!.. — вдалбливал он на самом деле одиноко жавшейся к метле дворнице, потрясая мухобойкой, как флагом.
Приехал к нам мой вечный странник-отец с неделю назад, чтобы, как он выразился, «верно воспитать внуков». День-два изо всех сил старался быть степенным, умудренным восьмидесятилетним жизненным опытом дедушкой. Смиренно и ностальгически он раз двадцать восемь кряду рассказал детям об их героическом прадеде, то бишь моем деде и своем отце. В прошлом сельский кузнец, дед вернулся с Первой мировой подъесаулом, грудь в крестах. Левая рука героя после ранения висела плетью, но сердце было озарено идеей социальной справедливости. В гражданскую он возглавил партизанский полк, гнал «банды» барона Унгерна к монгольской границе. В тридцать четвертом был обвинен в левом эсерстве, но выкуплен односельчанами у начальника семипалатинской тюрьмы за два воза с провиантом. Доблестное прошлое пахло керосином, поэтому дед — для детей прадед — умотал в Краснодарский край, где тихо проработал до старости в тире Майкопского городского сада. «Я о-очень умный человек, — скромно подводил черту рассказчик, — но у меня вполовину отцова ума нет!»
Внучатам было шестнадцать и пятнадцать лет, а наблюдали они своего педагогически настроенного дедушку за эти годы третий раз. В умилительной заботе он, благонравный старичок, собственноручно напек оладушек в дорогу, когда внучечка с мамой отбывали в деревню, настоятельно велел кланяться сватам, которых он хоть и не видал, но ценит. Внучек было навострился под предлогом спортивных занятий уносить свои уши, завидев «педагога», но… все наше личное существование как бы смяла лавина.
Отец часов с пяти начинал бегать по квартире с мухобойкой, изничтожая, казалось, саму возможность существования какой-либо пришлой живности. Словно освежающий душ, он «принимал» утренние блоки радио- и теленовостей, жизнерадостно будил нас политинформацией и с рабочей сменой выходил в народ, в массы, сотрясая заплесневелый ход жизни нашего подмосковного городка, называвшейся в прошлом «затишье».
Дзынь, дзынь!.. — раздался звонок.
На пороге стояла невысокая, ладненькая старушка.
— Александра Степановича, — втянула она голову в плечи.
Я пытался сообразить, в какие дали мог переместиться Александр Степанович, только что манифестировавший у подъезда.
— У меня такие дела, что если бы не ваш папа, — затрепетала, окончательно втянув голову, старушка, — я бы уже повесилась!..
Завиделся и поднимающийся по лестнице «спаситель»: ждать лифт ему не хватало терпения.
— Я не могу так жить, чтобы не голосовать! — загудел он в согласии с историческим моментом, — что я, не гражданин СССР?
Дело в том, что отцу отказали в прописке. Фамилии у нас разные, в моем свидетельстве о рождении значится только его гордое имя — Александр и далее долгий прочерк. Требовалось установление отцовства; для этого нужно было ехать в родные края, то есть на Алтай, в город Бийск, собирать свидетельства очевидцев моего, так сказать, чудесного рождения, делать выписку из домовых архивов тех лет… Отец, правда, предлагал взять его славную фамилию, но, дожив до сорока лет под своей, пусть и скромной, менять — оно как-то и странно. Для меня она звучит как завоевание, фамилия материнского рода Карповых.
При этом отца, не прописывая, поставили на ветеранский учет, на спецобслуживание в магазине, начислили пенсию — живи, дед! Но что это, действительно, за жизнь, если не можешь голосовать?!
— Нечего резину тянуть! — продолжал отец. — Сегодня же идем к вашему главе администрации! Ты возьмешь свою красную книжечку и ткнешь ему под нос!
— При чем здесь книжечка?! Это билет члена Союза писателей, что я буду его тыкать?
— А на черта тогда он тебе нужен?! — заметил отец резонно. — Ничего, найдем управу! Если что, я им тут всем такой разгон дам, всех их тут по шапке!.. — это было сказано уже полномочным установившейся с утра власти.
Слышно было, конечно, на весь подъезд, с первого этажа по десятый.
— Зайдемте в квартиру хоть, — спохватился я.
— Аннушка пришла! — отец будто только что узнал женщину. — а мы как с тобой разминулись? На лифте поднялась, пока я шел? Это тетя Аня, представил мне отец старушку, — Анна Ивановна. Егор, — заглянул он в комнату сына, — кончай ночевать! Тут, понимаешь, власть переменилась, а он храпака давит! Вставай, баба Аня пришла… У нее такие дела, — повернулся ко мне отец, — что, не будь меня, она бы уже повесилась!.. — Отец рубанул пятерней аккурат над старушкиной шеей.
![Воровская яма [Cборник]](/storage/book-covers/08/086ec5131cfee1e9284b895205abfa019c8ddf36.jpg)
