Фазиль. Опыт художественной биографии - [18]

Я сбрасываю с себя тяжелые одеяла, и меня накрывают простыней. Мне дают градусник, я сую его под мышку. Через некоторое время выясняется, что у меня температура сорок один и пять десятых.

Я слегка горжусь своей температурой, тем более что тетушка и все остальные ее пугаются. Они не знают, что у меня во время малярии всегда бывает очень высокая температура. Они думают, что при температуре сорок два градуса человек умирает. Я-то уверен, что я не умру и при такой температуре: но мне приятно, что они так обеспокоены моей приближенностью к смертельной черте.

На голову мне кладут мокрое полотенце, которое сменяют каждые десять — пятнадцать минут. <…>

Часа через два я в каком-то полубредовом состоянии и иногда путаю людей, которые входят и выходят из комнаты, где я лежу. Я вижу в распахнутые двери, как человек входит в наш двор и приближается к дому, потом всходит на крыльцо, проходит веранду и входит в комнату. И пока он проделывает всё это, я на него смотрю и вижу, как облик его несколько раз меняется. То он похож на одного человека, то на другого, потом на третьего, и только, пожалуй, когда он входит в комнату, где я лежу, облик его окончательно устанавливается. Так бывает только во сне, и состояние мое похоже на сон, только с открытыми глазами».

Добавим: иногда говорят, что и литература — это тоже сон с открытыми глазами. Только настоящий писатель может видеть такие сны и пересказывать их всем нам.

Способы лечения малярии народными средствами были самые радикальные — моча белой козы вовнутрь. Взрослый Искандер описывает это вполне невозмутимо, но Искандеру-ребенку, надо думать, повторяющаяся из раза в раз процедура удовольствия не доставляла. Она жестока и, уж конечно, малоэффективна с любой точки зрения:

«Тетушка приносит мне примерно половину поллитровой банки, и я, зажав дыхание, делаю несколько больших глотков. Таз, заранее приготовленный, стоит у моей постели. Как только я ставлю банку на стул, из желудка у меня подымается со страшной силой рвотная спазма. Я наклоняюсь над тазом, и из меня выхлестывается содержимое желудка.

— Давай-ка еще! Еще! — говорит тетушка радостно, по-видимому, уверенная, что я выблевываю свою болезнь. После третьего или четвертого выворота внутренностей из явно опустевшего желудка стала идти какая-то слизь с кровавыми пятнами.

— Ага, — говорит тетушка удовлетворенно и даже злорадно, — добрались наконец до тебя, до дьяволицы! Посмотрите! Посмотрите, какая она! Вот теперь-то еще раз надо выпить…

Она подносит мне банку. Снова, зажав дыханье, я проделываю то же самое. Снова рвотные спазмы. Я совсем обессилел. Из пустого желудка выжимается в капельках крови какая-то слизь, и всем кажется, что это из разрушенного гнездовья самой малярии выливается ядовитая жидкость».

В селе маленького Фазиля к тяжелым работам старались не привлекать — так, посылали иногда с поручениями, а в основном оставляли в покое: читать книжки и наблюдать за жизнью. В общем-то, это самое лучшее, что могли сделать для писателя мудрые абхазские крестьяне.

Вот типичный день маленького Фазиля в селе (рассказ «Петух»):

«Вся семья — мать, две взрослые дочери, два взрослых сына — с утра уходила на работу: кто на прополку кукурузы, кто на ломку табака. Я оставался один. Обязанности мои были легкими и приятными. Я должен был накормить козлят (хорошая вязанка шумящих листьями ореховых веток), к полудню принести из родника свежей воды и вообще присматривать за домом. Присматривать особенно было нечего, но приходилось изредка покрикивать, чтобы ястреба чувствовали близость человека и не нападали на хозяйских цыплят. За это мне разрешалось как представителю хилого городского племени выпивать пару свежих яиц из-под курицы, что я и делал добросовестно и охотно».

Да что сказать, он даже мышей не мог убивать — виданное ли дело для настоящего абхазского мужчины, хоть и будущего!

«С мышами у него тоже были свои сложности. Мама выдала ему старую вилку, чтобы он ею убивал мышей, попавших в мышеловку. Но ему было противно прокалывать мышей вилкой. Если попадалась мышь, он выносил мышеловку на улицу, открывал ее над канавой, и живая мышь шлепалась туда» («Оладьи тридцать седьмого года»).

Читая Искандера, думаешь, что будущий писатель и не мог поступить иначе. А нынче мода другая: любят прихвастнуть прозаики и поэты брутальными похождениями в детстве и юности (ну и соврать при этом, преувеличивая свою «несгибаемость»).

И еще. Как рассказывала нам Антонина Михайловна Хлебникова-Искандер, в своей семье Фазиль далеко не считался красавцем, к нему вообще очень долго не относились всерьез. Книжный мальчик, самый маленький, последыш… То ли дело старший брат, гордость и любимчик матери! Это о нем вспоминал Фазиль в рассказе «Запретный плод»:

«В школе брат считался одним из самых буйных лоботрясов. Способность оценивать свои поступки, как сказал его учитель, у него резко отставала от темперамента. Я представлял его темперамент в виде маленького хулиганистого чёртика, который всё время бежит впереди, а брат никак не может его догнать.

Может быть, чтобы догнать его, он с четвертого класса мечтал стать шофером. Каждый клочок бумаги он заполнял где-то вычитанным заявлением: