Фазиль. Опыт художественной биографии - [19]

„Директору транспортной конторы.

Прошу принять меня на работу во вверенную Вам организацию, так как я являюсь шофером третьего класса“».

Фазиль мечтал совсем о другом.

Нам кажется, такая ситуация для будущего писателя и типологична, и благотворна. Отсутствие насильственной вовлеченности в бытовые реалии, некоторая душевная отстраненность от семейных традиций и дел дает уникальный опыт уже с детства. При этом, конечно, своих родных Фазиль что в детстве, что потом любил сильно и любил искренне. Но что поделаешь, если он был не таким, как они!

Но вот что служило мальчику отрадой — море, самое лучшее, что было в заштатном тогда Сухуми. Фазиль научился плавать лет в семь и навсегда запомнил новое ощущение, передав его в «Рассказе о море»:

«До этого я барахтался в воде и, может быть, даже немного плавал, но только если я знал, что в любую секунду могу достать ногами дно.

Теперь это было совсем новое ощущение, как будто мы с морем поняли друг друга. Я теперь мог не только ходить, видеть, говорить, но и плавать, то есть не бояться глубины. И научился я сам! Я обогатил себя, никого при этом не ограбив».

Обогатиться, никого не ограбив, — мечта! Однако несколько раз, увлекшись, Фазиль едва не утонул. Но и после этого моря не разлюбил и бояться не стал.

Одиночка в школе

Фазиль одинаково свободно — в отличие от большинства своих родственников — говорил и по-русски, и по-абхазски. Учился при этом он в русской школе. Почему? Может быть, потому, что она была ближе всего к его дому. Или, что вернее, потому, что в Сухуме абхазский язык не слишком котировался: Сухум тридцатых годов уже не был порто-франко с интернациональным многоголосием. Точнее, многоголосие, многоязычие было, но несколько иное — внутриимперское.

Еще, чтобы закончить тему с языками: в школе изучался и грузинский язык. Причем в тех же практически объемах, что и русский. Отношение к этим урокам у большинства школьников-абхазов, да и русских, было сами понимаете какое. Грузинский язык в Абхазии!.. Фазиль ему так и не научился (да не очень к тому и стремился).

Фазиль сменил несколько школ. Что любопытно: в одной из них, тогда — народном училище, за тридцать лет до него учился Лаврентий Берия (и жил вместе с матерью по соседству, снимал комнатку).

Свои школьные годы Искандер не раз вспоминал и «от себя», и от имени своих героев. Вспоминал больше не о занятиях, а о друзьях и одноклассниках. Или, как сказали бы сейчас, — о внешкольной активности.

Мальчики и девочки учились раздельно. Фазиль пошел в первый класс в шесть лет, то есть очень рано по тогдашним меркам. Пока разбирались, брать его или не брать, прошел целый месяц, коллектив первоклашек успел сплотиться. В итоге Фазиль начал школьную жизнь как опоздавший одиночка — да еще самый младший в классе. Он просто не мог понять новых строгих правил — например, что на уроке нельзя громко разговаривать. Почему? Разве кто-нибудь спит или больной?

Своим в доску Фазиль так и не стал. Правила он, конечно, усвоил и освоил, но примерно так всё продолжалось вплоть до получения аттестата. Есть у Искандера, кстати, в рассказе «Чик и Пушкин» замечательный афоризм, прекрасно подходящий что для тогдашней, что для нынешней системы школьного (и не только) образования: «Школа предлагала ему во время урока как бы заснуть для жизни, чтобы проснуться для учебы».

Засыпать для жизни, само собой, не хотелось.

У Фазиля немало портретов школьных педагогов, в основном ироничных и даже, что для сдержанного Искандера редкость, карикатурных. Трудно судить, насколько эти портреты схожи с оригиналами, но тенденция вполне очевидна. Вот, например, директор школы из рассказа «Тринадцатый подвиг Геракла»:

«Со стороны могло показаться, что он больше всего боялся комиссии из гороно, на самом деле он больше всего боялся нашего завуча. Это была демоническая женщина. Когда-нибудь я напишу о ней поэму в байроновском духе».

Или завуч из «Школьного вальса…»:

«Маленький человек, весь красный, с красными глазами, с выражением лица, какое бывает у измотанных драками, но, однако, всегда готовых к новым дракам петухов».

А симпатичный учитель математики Харлампий Диогенович из того же «Тринадцатого подвига…» славен отнюдь не преподавательскими талантами, а тем, как артистично высмеивает нерадивых учеников.

Много позже Фазиль вспоминал — да, с иронией, но с иронией довольно горькой, — как складывалось отношение к нему в школе (рассказ «Начало»):

«…в тот давний день, когда мы возделывали пустырь, один из ребят обратил внимание остальных на то, как я держу носилки, на которых мы перетаскивали землю. Военрук, присматривавший за нами, тоже обратил внимание на то, как я держу носилки. Все обратили внимание на то, как я держу носилки. Надо было найти повод для веселья, и повод был найден. Оказалось, что я держу носилки, как Отъявленный Лентяй».

Ярлык был создан и повешен на задумчивого мальчика (задумчивость, конечно, признак лени, чего же еще!).

Дальше — больше.

«Если я на контрольной по математике сидел, никому не мешая, спокойно дожидаясь, покамест мой товарищ решит задачу, то все приписывали это моей лени, а не тупости. Естественно, я не пытался в этом кого-нибудь разуверить. Когда же я по русскому письменному писал прямо из головы, не пользуясь учебниками и шпаргалками, это тем более служило доказательством моей неисправимой лени».