Фарт - [88]

— Есть предложение, Иван Иванович. Требуется обсудить.

— Какое такое предложение, Степан Петрович?

Шандорин пошевелил в воздухе пальцами, обтер полотенцем лицо и сказал:

— Предлагается заправку стен и откосов печи производить во время выпуска очередной плавки. Не дожидаясь, пока ванна полностью опорожнится.

— Кем же это предлагается?

— В частности, мной. Экономия времени богатая, и в печи сохраняется тепло. Понимаете?

— А печку не пережжем?

— В том-то вся штука, Иван Иванович! Смысл предложения в чем? Не увеличивать подачу тепла при заправке, а сократить время. Как обнажилась часть стены, давай приступай к заправке, пока печь еще с металлом.

Соколовский созвал производственное совещание, и на нем порешили: принять предложение Шандорина.

Прошло несколько дней, и с организационным предложением пришел к Соколовскому мастер литейного пролета. Потом начал налаживать свои дела скрапный двор, транспортный отдел.

В тот день, когда на третьем номере съем стали достиг шести тонн, Соколовский подошел к Шандорину на завалочной площадке и сказал ему:

— Степан Петрович, серчайте не серчайте, но я хочу, чтобы на втором номере вслед за вами начал нажимать Севастьянов. А то он отстает.

— Это что же, вызов на соцсоревнование? Или боитесь, что я зазнаюсь? — спросил Шандорин. Не давая Соколовскому ничего возразить в ответ, он улыбнулся: — Что же, если требуется мое согласие — я согласен. Севастьянов — парень крепкий. С ним интересно потягаться.

— Обижаешь стариков, Иван Иванович, — заметил стоявший поблизости сталевар Сонов и похлопал себя по щеке.

— Вы свое возьмете. Всем останется. Будем думать, печек мы не пережжем.

— Не пережжем, не сомневайтесь. Они у нас плясать будут, а не погорят, — сказал Шандорин.

Соколовский вызвал к себе в конторку Севастьянова и спросил, хочет ли он вступить в соревнование с Шандориным.

— Какой может быть спрос? Хочу, конечно, — ответил Севастьянов, не задумываясь.

— Подходящее настроение имеется?

Севастьянов понял, что начальник цеха намекает на его разрыв с Катенькой. Улыбка сошла с лица сталевара, глаза его потемнели, резче проступила оспинка на переносице.

— Настроение самое подходящее, — сухо сказал он. — У меня и соображения кое-какие есть, чтобы сразу повысить съем металла.

«Ну, — подумал Соколовский, — это, положим, ты врешь. У нас с тобой у обоих в общем-то кисловатое настроение». Но, конечно, он ничего об этом не сказал сталевару.

И Севастьянов предложил совершенно по-новому организовать завалку шихты.

Раньше завалку шихты машинист завалочной машины производил, в сущности, как попало. Мульду за мульдой сажал он в печь, сталевар не особенно внимательно следил за его действиями, и шихта ложилась на дно мартена большой кучей.

— Разве такую горушку шихты скоро прогреешь? Вот куда уходит время, — рассуждал теперь Севастьянов. — А если распределять шихту равномерно по всему поду печи? Сэкономим минуту — значит, дадим дополнительно две-три сотни килограммов стали.

Так он и стал работать. Теперь во время завалки он ни на минуту не отходил от завалочного окна, указывал машинисту, в каком месте опрокидывать мульду.

Затем он добился того, что во время завалки печь теряла как можно меньше тепла. Приступая к плавке, он старался вести печь при максимальной температуре, следя за факелом огня, быстро доводил сталь до заданного химического состава, сокращая период плавки.

Не прошло и недели, как Севастьянов вплотную подошел к Шандорину, сняв пять и три десятых тонны.

Подпалову, пришедшему с поздравлениями, Соколовский возразил, посмеиваясь:

— Это — пустяки, игрушки, Иннокентий Филиппович. Мало, очень мало. Мы должны снимать не меньше десяти тонн!

Но в голосе, каким он это говорил, чувствовалась большая радость.

— Мало-то мало, Иван Иванович, но Севастьянов как нажимает! — говорил Соколовскому Муравьев. — Я на заводе совсем недавно, но помню, как Севастьянов не умел выпустить плавку из печи.

Соколовский хмыкал, надувал щеки, говорил:

— О господи, то ли еще будет!

В цехе он забывал о неприязни к Муравьеву.

На следующий день на всех трех печах был перекрыт результат предыдущего дня, причем наибольший съем стали дал Сонов. Никогда за всю свою тридцатилетнюю работу у мартеновской печи не приходилось ему выдавать зараз столько стали.

— Кошмар что делается! Прямо кошмар! — говорил он с искренним недоумением и по-бабьи, растроганный, шлепал себя по щеке.

Однако настоящая борьба за лучшую плавку развернулась позднее. Сперва Шандорин и Севастьянов оба превысили десять тонн. Потом их догнал Сонов и снова ходил по цеху, ужасаясь тому, что делается. Затем Севастьянов сильно сдал: скрапный двор не успел вовремя подать шихту, и плавка у него перестоялась.

Соколовский рассвирепел, срочно созвал производственное совещание, на котором кричал, вздымая руки, что люди зазнаются, что головокружение от успехов — страшная вещь. Севастьянов грозился, что он устроит скандал шихтовальщикам, если скрапный двор еще раз задержит подачу материалов.

— Сталеварение — дело коллективное, — горячился он. — Сталевар расшибется в лепешку, а как не поддержат его шихтовальщики или канавные мастера, так вся его забота пройдет как пустой звук!..