Фарт - [87]

— А-а, Севастьянова! Как же, как же, я вас сразу узнал. Так что вы хотите?

И вдруг простая и всеобъясняющая мысль пробилась сквозь затуманенное сознание молодой женщины и обожгла ее: да ведь он просто не захотел узнавать ее! Не захотел ее узнавать, как живую свидетельницу своего начальнического позора!..

— Ничего, спасибо, — сказала тогда Катенька, повернулась и вышла, тихонько прикрыв за собой дверь.

ГЛАВА XXXIV

Теперь, после отъезда областной комиссии, программа действий была ясна. У руководителей заводского коллектива остался один путь для достижения успеха — не легкий, искусственно созданный, а трудный, творческий, требующий напряжения всех сил, единственно правильный и продуктивный путь.

Потерпев неудачу с возвеличиванием несуществующих достоинств выдуманного метода, Абакумов сманеврировал и, что называется, повернулся лицом к нуждам нового мартена. Теперь он делал все от него зависящее, чтобы помочь цеху, тем более что терять ему было нечего. Веря или не веря по-прежнему в силу цеховых работников, теперь он выполнял все их требования. Нужно повысить тепловой режим — пожалуйста, теперь он позволит себе роскошь пойти на риск; реорганизовать работу транспортного отдела — пожалуйста, он не возражает; какие-то новшества в организации производства предлагает Соколовский — что ж, он и на это готов пойти. Ну, а большего и не нужно было мартенщикам от директора. С остальным они способны были справиться собственными силами.

Начав с решающего — с повышения тепловой мощности печей, они скоро достигли ощутимого успеха.

Заново были проведены необходимые расчеты, усилена огнеупорная кладка, причем по предложению Шандорина впервые на Косьвинском заводе для кладки центральной части свода применили особостойкие огнеупорные материалы. И первым Шандорин, а за ним остальные сталевары начали борьбу за повышение показателей.

Сам Абакумов в новомартеновском цехе не показывался: видимо, опасался нарваться на какую-нибудь неприятность — услышать нелестную для себя оценку, услышать дерзость или какой-нибудь обидный намек. Тем более, что все, да и он сам, полагали: недолго ему осталось директорствовать в Косьве.

Подпалов приходил в новомартеновский цех теперь каждый день и подолгу простаивал у печей, следя за работой сталеваров.

Он часто твердил Соколовскому:

— Иван Иванович, вы бегами никогда не увлекались? И рысаки дают сбой. Чего ждать от нас, parbleu, ломовых лошадей индустрии? Одного, между прочим, до сих пор не понимаю: какую цель преследовал Абакумов, когда решил перебросить в новый мартен Шандорина?

— Чтобы он нам помог, ясно, — с усмешкой отвечал Соколовский.

— Нет, кроме шуток, ведь при существовавшем положении вещей Степан Петрович помочь ничем не мог. Одной переброски Шандорина в новый мартен было недостаточно, мы же не дети. Нужно было создать рабочие условия, а их не создали… Да, да, я виноват, признаю целиком и полностью, — всякий раз сворачивал Подпалов на покаянный лад.

И Соколовский каждый раз говорил ему:

— Иннокентий Филиппович, давайте условимся: о вине больше не говорить. Теперь надо работать, делом исправлять ошибки… А что касается Шандорина, так это было сделано для видимости. Заводоуправление, дескать, ничего не жалеет, чтобы помочь неумелым или нерадивым, как уж вам угодно, работникам из нового мартена. Такая, вероятно, должна была получиться картина. Вы поставьте вопрос иначе. Было действительно желание улучшить работу нового мартена? Не было! Потому что на фоне отсталости основного цеха ярче выглядела фальшивая идея работы без наладчика. Не очень тонкая дипломатическая игра.

— Безобразие! Просто безобразие, я вам скажу. Ma foi, только теперь мне все становится ясным, — горячился Подпалов. — И знаете что, Иван Иванович? Это все делалось не без надежды заварить склочку у вас в цехе.

— Возможно. Но, как видите, ничего не получилось, — ответил Соколовский, думая о том, что Подпалову и в голову не придет, как могли обостриться в цехе отношения, если бы он, Соколовский, дал волю своим чувствам к Муравьеву.

— Одним словом, Иван Иванович, три слова: теперь будем работать, — заканчивал Подпалов разговор.

Часто Подпалов затевал беседу со сталеварами.

— Когда начнем снимать по десять тонн с квадратного метра пода? — допытывался он. — Завтра?

Сталевары ухмылялись, подталкивали друг друга локтями.

— Время покажет, Иннокентий Филиппович, — за всех осторожно отвечал Шандорин.

— Давайте, ребята, жмите на страх врагам и в назидание потомству, — говорил Подпалов, чувствуя с каждым днем, что ему легче дышится в Косьве.

Но ни завтра, ни послезавтра ни на одной печи снять десять тонн с квадратного метра площади пода не удавалось. Сказывалось безобразное состояние литейного пролета, канавы, скрапного двора. Сказывалась привычка неточно, на глазок, составлять шихту, хотя Соколовский давно вел с этим борьбу, да и, кроме того, сталевары еще не освоились с повышенным тепловым режимом. Но с первых же дней позорный предел в три тонны, который раньше казался непреодолимым, был превышен. Сперва Шандорин на своей печи снял пять и шесть десятых тонны, потом около шести тонн. Потом он пришел к Соколовскому и сказал: