Фарт - [86]
Перестройка Абакумова была так решительна и беспардонна, что поведение его вызывало не возмущение, а скорее удивление, сдобренное изрядной порцией гадливости.
После отъезда комиссии Подпалов раза два заходил в новомартеновский цех, обсуждал с Соколовским и Муравьевым кое-какие неотложные дела, возникающие каждый день на любом предприятии. Держался он словно в воду опущенный, не шутил, по своему обыкновению, не сыпал любимыми французскими междометиями.
В механическом цехе снова появились наладчики, портрет Катеньки Севастьяновой, красовавшийся у заводских ворот, убрали, сняли лозунги, призывавшие следовать ее методу или упоминавшие о ее достижениях. И словно никогда на Косьвинском заводе не возникало движения за работу без наладчиков, словно и не существовало в природе знатной шлифовщицы Севастьяновой, гремевшей на всю область.
Она приходила на работу смущенная, с виноватым лицом, и по ее виду было заметно, что толком Катенька не понимает — что же такое произошло?
Покорно она переносила происшедшую перемену. Испуганная, до слез огорченная возникшей вокруг нее неожиданной пустотой, Катенька в глубине души все еще надеялась, что это какое-то недоразумение. Наступит время, и вернется к ней ее былая слава.
Прошел день или два после того, как снова водворился в своем кабинете Абакумов, и на Катеньку вдруг налетел учетчик: по чьему велению она не пробивает табель у входа в цех? От обязанностей отмечаться Катеньку никто не освобождал, но как-то само собой повелось, что она, в сущности, не имела нормированного дня, приходила в цех с опозданием, уходила подчас до конца смены, потому что постоянно ее вызывали по каким-нибудь важным делам. В другое время Катенька ответила бы учетчику как следует, но теперь она смолчала, пошла пробила табельную карту, и ей записали опоздание на работу.
А еще через день к ней подошел во время работы сменный инженер, тот самый, который сомневался в возможности работать без наладчика, и приказал оставить станок для прошлифовки труб и перейти на другой — затачивать рога сельскохозяйственных вил, работа грубая, грязная, не требующая настоящего шлифовального искусства.
И на это Катенька ничего не возразила.
Предполагалось, что после конференции станочников Катенька поедет в качестве представительницы Косьвинского завода на межобластное совещание стахановцев. Уже и речь ее для этого совещания была составлена, уже и командировочное удостоверение подготовлено, и деньги на командировку выписаны. И вдруг приказ: командировочное удостоверение вернуть, деньги отдать назад в кассу, вместо Севастьяновой на межобластное совещание стахановцев поедет другой товарищ.
Тут Катенька не выдержала. Нужно получить точный и ясный ответ — в чем дело? Так продолжаться не может. Она отлично понимала, что ее метод оказался неверным, не оправдал себя, но не ее же в этом вина. Ведь и директор, и главный инженер, и начальник цеха, и Климцов — все поддерживали и хвалили ее. Почему же и она оказалась опороченной вместе с неверным методом? Разве из-за того, что метод не оправдал себя, она перестала быть передовой работницей механического цеха?
И Катенька Севастьянова собралась к директору выяснять отношения.
Секретарша директора Софья Ильинична впустила ее в кабинет Абакумова, когда директор говорил с кем-то по телефону.
Раньше Катенька чувствовала себя в директорском кабинете совершенно свободно. Впрочем, так же как и везде на заводе. Не дожидаясь приглашения, она проходила прямо к столу директора и садилась в большое мягкое кресло. Теперь, против обыкновения, она остановилась в нерешительности у двери. Она и сама не смогла бы объяснить, что такое с ней приключилось. Директор продолжал свой разговор, бросая отрывистые, короткие слова в своей всегдашней властной, начальнической манере, грубоватым, бодрым голосом, точно он уже забыл о выводах областной комиссии, а она стояла у двери жалкая, потрясенная, несчастная, и ждала, когда он кончит.
— В новом-то мартене? Ну, знаешь, там у меня орудуют такие орлы! — говорил директор. — Будь уверен, меня рабочий класс не подведет…
«Орлы», «рабочий класс не подведет»… Да ведь такими же словами Абакумов говорил о ее работе, о ее достижениях!
Кончив говорить, Абакумов положил трубку, бросил на Катеньку короткий, исподлобья, хмурый взгляд и спросил:
— Вам что?
Он что, не узнает ее?
— Я хотела выяснить, Николай Гаврилович… — начала Катенька тихим, неуверенным голосом.
— Где работаете? — прервал ее Абакумов.
— Кто, я? — вконец растерявшись, переспросила Катенька.
Неужели директор вдруг забыл ее? И почему на «вы»? Ведь он всегда встречал ее бодрым возгласом: «Привет, рабочий класс, как здравствуешь?»
— На шлифовке же, Николай Гаврилович…
— Ах, на шлифовке? Ну, и с чем пожаловала?
«Ага, вот хоть перешел на «ты»…»
— Да я по поводу вил. Раньше-то я…
— Как фамилия?
— Чья? Моя?
Катенька похолодела. Неужели она так изменилась в результате всех неприятностей, что директор не узнает ее? Что происходит? Может быть, она заболела и не понимает того, что говорит директор? Или директор заболел — ему неожиданно отказала память?
— Да ведь я Севастьянова! — сказала Катенька и от полнейшей растерянности по-детски постучала себя пальцем в грудь.
В книге А. Письменного (1909—1971) «Рукотворное море» собраны произведения писателя, отражающие дух времени начиная с первых пятилеток и до послевоенных лет. В центре внимания писателя — человеческие отношения, возмужание и становление героя в трудовых или военных буднях.
В этой книге известного советского прозаика Александра Письменного, скончавшегося четыре года назад, произведения, созданные как в годы первых пятилеток (рассказы «Буровая на море», «На старом заводе», «Повесть о медной руде»), так и в годы Великой Отечественной войны: «Была война», «Ничего особенного не случилось» и др.Книга воспитывает в молодом поколении гордость за дело, совершенное старшим поколением.Автор предисловия писатель Виталий Василевский.
Выразительность образов, сочный, щедрый юмор — отличают роман о нефтяниках «Твердая порода». Автор знакомит читателя с многонациональной бригадой буровиков. У каждого свой характер, у каждого своя жизнь, но судьба у всех общая — рабочая. Татары и русские, украинцы и армяне, казахи все вместе они и составляют ту «твердую породу», из которой создается рабочий коллектив.
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».