Фарт - [67]

Витька чувствовал, что необходимо проснуться, но прогнать сон не мог. Ему снился дядя Павел, какие-то тощие верблюды, зима. Верблюды стояли возле сарая и протяжно мычали, потому что хотели есть. Тогда Витька позвал дворовую собаку, но вместо нее прибежало шесть волков. Они прибежали быстро и быстро, как по команде, уселись вокруг верблюдов, облизываясь и лая. Дядя Павел выстрелил из берданки, выстрел отдался в Витькиных пятках, и он упал, и ноги его очутились в капкане для волков. Из дому с громким криком выбежала Витькина мать, а он лежал ничком в снегу, и стальные зубья капкана все сильнее впивались в его голые пятки…

В окне дома появилась белая тень.

— Не проспали? — спросила Витькина мать.

Борис не услышал ее голоса. Он тормошил Витьку, кричал на него:

— Вставай, Витька! Уже поздно.

— Ты его пошлепай по пяткам! — сказала Шандорина. — Пошлепай по пяткам! — закричала она громко.

Борис оглянулся. Она поставила босую ногу на низкий подоконник и показала, что нужно сделать. Она смотрела, как Борис будит ее сына.

В эту минуту, думая о том, что брат нашел ее постаревшей, она не могла себе представить, что она действительно постарела, что ее Витька был когда-то маленьким, что она была когда-то гораздо моложе. Ей казалось, что она всегда была такой, как сейчас.

Наконец Витька проснулся. Мальчики завернули подушки и одеяла в простыни и потихоньку спустили их через окно на пол, в комнату. Затем они вышли из палисадника и через двор, вокруг дома, пробрались в кладовку.

В кладовке стояли зимние рамы с засохшими на них кусочками замазки и клочками пожелтевшей ваты, оцинкованные ведра, ящики из-под гвоздей. Полки были уставлены жестяными и стеклянными банками, на стенках висели веревки, связки сушеных грибов, порванная рыболовная сеть, почерневшая от пыли. В углу стояли весла и удочки. Пахло здесь смолой, грибами, мышиным пометом, соленой рыбой. Сейчас, на рассвете, запахи казались таинственными — так, вероятно, пахнет в трюмах кораблей.

Витька вынес удочки во двор, потом вернулся, отыскал в ящике из-под гвоздей кусочек свинца.

— Во, видал? — сказал он Борису.

Борис взял весла и уключины.

Они вышли на улицу. Город спал. Улицы были пустынны. У аптеки на лавочке спали куры. Мальчики шагали молча. В этот ранний час их маленький городишко выглядел торжественно и незнакомо. Непрестанный шум завода, зарево над его мартеновскими печами, лязг железа на погрузочной площадке, свистки паровозов говорили о вечной жизни на земле, о труде, о счастье. Хорошо было идти под этот далекий шум на рыбную ловлю.

В пустом, ярко освещенном подъезде горсовета с чугунной лестницей, которая вела на второй этаж, спал сторож на деревянном ящике. Гулко отдались в помещении шаги мальчиков. Под карнизом крыши проснулись голуби. Они заворковали, встряхнулись, с легким шорохом на тротуар скатились зернышки и крошки штукатурки. На деревьях проснулись и защебетали мелкие птички. Сперва одна неуверенно произнесла «туить», потом другая, и вот, когда мальчики подходили к пруду, уже во всех кустах трещали и чирикали птицы.

На берегу пруда у мостков для стирки стоял в одном белье старик Прохарчев, седой, согнутый от старости, и играл на флейте. Ему не спалось по ночам. Он был сын крепостного музыканта; вся семья Прохарчевых играла на каких-либо инструментах. Старик не слышал мальчиков. Витька остановился возле него послушать музыку. Ему нравились и флейта, и скрипка, и пианино, и барабан.

— Что стал? — замычал на него Борис и потащил вперед.

— Знаешь, Борька, я здорово люблю музыку. Вот бы научиться играть на чем-нибудь.

— Одно из двух: или концерты слушать, или рыбу удить, — сказал Борис.

Лодка была вытащена на берег маленького залива в том месте, где дорога из города поворачивала к бывшему монастырю. Борис вдел уключины, вложил весла, потом они вдвоем столкнули лодку на воду. Борис сел на весла. Витька, шлепая по мелководью, вывел лодку на глубокое место и, оттолкнувшись, вскочил на корму. Борис принялся выгребать на середину пруда.

Дул встречный ветер, и покуда Борис не выгреб на середину и не повернул, грести было тяжело и лодка шла медленно. Пруд весь наморщился, у мостков разбивались мелкие волны. Пока они плыли, Витька все время слышал флейту старика и топот прокатных станов на заводе.

Устье Медынки находилось километрах в шести от города. Нужно было приплыть туда до восхода, потому что позже рыба клевала не так хорошо. Правда, и позже, часов до восьми, рыба клевала здесь неплохо, но хотелось, чтобы рыба ловилась как можно лучше, потому что это была первая вылазка после лагеря в этом году.

На середине пруда Борис повернул, лодку стало покачивать, но зато она пошла быстрее, только приходилось все время забирать правым веслом.

Скоро должно было взойти солнце. Становилось все светлее, и было странно, что сосны в той стороне, где должно было взойти солнце, оставались такими же темными, как раньше, на светлом фоне неба.

— А ты знаешь, — сказал Витька, — я во сне вспомнил смешную историю про дядю Павла.

— Не кричи, — сказал Борис, — рыбу распугаешь.

— Ну, сказал! — ответил Витька, но переполз с кормы на скамейку, поближе к Борису, и, согнувшись, громким шепотом заговорил: — Знаешь, в голодные годы сюда пригнали верблюдов. Кормить их, конечно, было нечем, они скоро подохли с голоду. Их свалили за нашим домом. Дядя Павел был тогда пареньком вроде нас с тобой. Смотрит он: на снегу вокруг верблюдов — следы. Ну, конечно, волчьи. Вот он взял у моего отца капкан и поставил возле верблюдов.