Фарт - [65]

Потом Шандорина повела Муравьева в его комнату, а за ними, осторожно ступая босыми ногами, последовал Шандорин.

Комната была тщательно убрана, на комоде лежала свежая скатерка. Мраморная чернильница с золотым сеттером и пресс-папье были поставлены на письменный стол. Картины Птоломакина были сняты. Муравьев, тронутый вниманием, сказал:

— Вы даже и картины убрали?

— Да понимаете, дрянные картины, — ответила Шандорина с досадой, — у нас висели по привычке, внимания на них не обращали, а тут подумали: свежему-то человеку, может, на них и смотреть противно.

— Будет удобно, как считаете? — спросил Шандорин.

— Хорошо, — уверенно ответил Муравьев.

— Ну, располагайтесь, отдыхайте. Сейчас будем чай пить.

Степан Петрович обнял жену и, похлопывая ее по спине, вывел из комнаты. Муравьев поставил чемодан на стул возле письменного стола и принялся вынимать вещи.

Немного погодя в дверь тихо постучали, и боком, не решаясь из вежливости пошире раскрыть дверь, в комнату просунулся Витька. Позади него в коридоре стоял Борис. Войдя в комнату, Витька остановился у двери и молча, переминаясь с ноги на ногу, стоял так, глядя на Муравьева.

— Что скажешь, товарищ? — спросил Муравьев.

Витька поежился, ухмыльнулся и через плечо поглядел на Бориса. Борис подошел поближе к дверям, а Витька сказал:

— Мама звала чай пить.

— Кончу вещи раскладывать — и пойду. Ты давай садись, зови приятеля. Не на свадьбу пришли. — Муравьев порылся в чемодане и достал коробку ирисок. — Конфеты употребляешь?

— Употребляю, — сказал Витька и подошел к столу.

Борис остановился в коридоре.

— Ну, и ты входи. Что остановился? — позвал его Муравьев.

Он дал мальчикам ирисок, и они дружно заработали челюстями.

Быстро покончив с первой порцией, Витька сказал:

— Дядя, знаете, чего я хотел у вас спросить? Вот мы спорили с дядей Павлом. Мы говорим, что сейчас есть такие пушки, которые пробивают броню в десять дюймов толщиной. Мы об этом в газете читали, а дядя Павел говорит, что нет, что не может быть.

— Я тоже где-то читал о таких пушках, — сказал Муравьев.

— Видел? — сказал Витька Борису. — А дядя Павел говорит — нету.

— А у нас есть такие пушки? — спросил Борис.

— Не знаю, но думаю, если нет, то будут.

— Понадобятся, так будут, — сказал Витька.

— Правильно, — сказал Муравьев.

— Дядя, я еще хотел спросить, можно? Вы новые машины ЗИС-101 видали?

— Видал. В Москве их уже много.

— Шикарные машины, а? Говорят, в них и радио есть?

— А ты не видел?

— У нас, кроме «газиков», других машин нету. Иногда еще из области приезжает старый «паккард». Но от него грохот, как от прокатного стана, такой он старый. Говорят, этот «паккард» в двадцать пятом году участвовал в пробеге.

— Заслуженная машина.

— Еще как!

В коридоре послышались шаги. В дверь заглянула Шандорина.

— Витька, ты позвал Константина Дмитриевича? — спросила она.

— Сейчас идем, — сказал Муравьев и погасил свет.

Стол был накрыт в палисаднике под старыми липами. Длинный шнур настольной лампы протянули сюда из комнаты. По темной улице мимо палисадника, за пыльными кустами желтой акации, густо двигались в городской парк гуляющие. За этим близким шумом стояла тишина, а дальше, в глубине города, далеко за домами, равномерно и спокойно, как биение сердца, шумел завод. Гроза, которую ждали весь вечер, прошла мимо и разрядилась далеко за городом.

Витька сейчас же сказал Павлу Александровичу, которого все в доме звали просто дядя Павел, что он не прав: вопреки его уверениям, существуют пушки, пробивающие десятидюймовую броню, и кивнул своей белой головой в сторону Муравьева.

Дядя Павел спорить не стал. Он давно уже не жил в Косьве. Он уехал работать горновым в Магнитогорск после того, как здесь закрыли карликовые, нерентабельные старые домны. Впервые он приехал в Косьву провести отпуск. Настроение у него было возвышенное, элегическое, его не покидала склонность к раздумью, душевным разговорам и излияниям на личные и общественные темы. Уступая этой охватившей его слабости, он сам же немного над собой подтрунивал. Держался дядя Павел солидно, пил водку с деланным равнодушием и крякал после каждой рюмки, как Шандорин.

— Девушек мало на Магнитке, — сказал он меланхолически, но тотчас подмигнул мальчикам, — все хочу жениться, а не на ком. Мы, доменщики, женихи разборчивые.

Степан Павлович поглядел на жену.

— Не то что мы, мартенщики, — сказал он.

Шандорина ударила его чайным полотенцем по плечу и проворчала с угрозой:

— Ну-ка, повтори!..

— Ничего не поделаешь, Танюша, — сказал дядя Павел, — мартенщики в отношении женского пола неразборчивый народ, недаром ихние печки наречены мужским именем.

Он помолчал, выпил, закусил балыком. Тяжелые ночные бабочки обреченно бились о лампочку в светлом мире бумажного абажура. Пронзительно пахли табаки в палисаднике. На ветвях старых лип во сне шевелились птицы. Муравьев сидел, развалясь на стуле, слушал тихий, ленивый разговор и рад был, что ему можно молчать.

— А время идет, — продолжал дядя Павел. — Даже ты постарела, Танюша, факт определенный. И наглядный показатель налицо: растет молодое поколение. — Он кивнул в сторону Витьки и спросил: — Ты как, Витька, по доменному делу пойдешь или тебя все-таки больше привлекает мартен?