Фарт - [66]

— Я не знаю, — сказал Витька. — Я еще не решил.

— А ты решай скорее. Доменное дело — основа всему. Ты смотри, даже государство узнают по чугуну — какова годовая выплавка. Мартен, конечно, тоже имеет значение, но, ясно, музыка уже не та. Возьмем, например, мельника и кондитера: у кондитера работа чище, а у мельника зато почетнее. Его занятие основа, а не наоборот. Так и у нас. Верно я говорю, Степан Петрович?

Шандорин усмехнулся.

— Государство узнают по годовой выплавке стали, — сказал он.

— Нет, ты не говори, — оживился дядя Павел, намереваясь отстаивать свою точку зрения.

Но Шандорину лень было спорить о том, что главнее — сталь или чугун. Все же он сказал:

— Государство узнают по тому, какой в нем народ. А народная сила в статистических сводках не указывается.

— Это верно, Степан, это ты здорово отрезал, — тут же согласился дядя Павел, поняв, что нет основания для спора. — Все на свете имеет причины и следствия. Государство — это народ, в нем его мощь и сила. А народная сила — в том, что каждый обязан соображать: ради какой такой доблести живет он на белом свете! Вот какой разговор. Умножай, дорогой товарищ, богатства земли. В этом твоя обязанность. Вали давай побольше чугуна, стали, машин, хлеба. Думай больше, рожай на свет божий побольше хороших идей… Важная штука понять: самое главное для человека — жить на земле с наибольшей отдачей…

Павел Александрович уже чуть подвыпил и поэтому говорил так много. Доменщики — народ молчаливый, а он был настоящий доменщик. Мальчики притихли, смотрели во все глаза на дядю Павла, точно боялись пропустить хотя бы одно слово.

— Ай да Павел! Какой мудрости понабрался у себя на Магнитке!.. — одобрительно посмеиваясь, сказал Шандорин.

— А что, я не прав? — запальчиво спросил Павел Александрович.

— Прав, Павел, прав! Целиком и полностью. Беда лишь в том, что не сразу научишь человека жить с наибольшей производительностью. Разве что при коммунизме. А сейчас для многих что? Получать на свою долю удовольствия. Да желательно — побольше! Много еще народа, у которых отношение к жизни известное, по готовой рецептуре: «как бы чего не вышло» да «моя хата с краю» или «бумажку оформил, и с плеч долой». Одно слово — людоеды с дыроколами!

— Нет, Степан, не говори. Конечно, таких бобиков много: ответственности поменьше, а благ побольше. Но всякие прохвосты, карьеристы и чинуши истинного положения не определяют. В гуще народной они только соринки. И поэтому понимать вопрос надо так: сапожник ты или врач, паровозный механик или садовник, пекарь или инженер, люби свое дело, верь в него и даже в то, что оно самое необходимое, — и будет тебе благо. А тебе, — значит, всем! И если ты директор завода или счетовод, нарком или секретарша какая-нибудь — будь человеком, личностью, а не скоросшивателем или счетной линейкой! Вот о чем я речь веду.

И, аккуратно положив на край стола свою широченную ладонь, дядя Павел легонько прихлопнул ею.

С какой-то неожиданной и легкой радостью, точно ветер повеял, Муравьева вдруг пронзило светлое чувство: «Хорошо жить на белом свете, есть правда на земле!..»

Потом взрослые встали из-за стола и разошлись по своим комнатам.

ГЛАВА XXVII

Ночь наступила душная, обещая хорошую рыбную ловлю на рассвете. Мальчики легли в палисаднике перед домом. Долго они не могли заснуть, шептались, ворочались, шуршали сеном.

— Ты не проспишь, Борька? — громким шепотом спрашивал Витька.

Большой, медлительный Борис, с толстым носом и толстыми губами, был на два года старше Витьки, ему было пятнадцать лет, но учились мальчики в одном классе. Четыре года назад Борис болел скарлатиной и с тех пор плохо слышал. Уж и речь его делалась невнятной, и посторонние с непривычки едва понимали его. Учиться становилось все трудней, но Борис не хотел уходить из нормальной школы, пока он не оглох. Врач сказал, что он может совсем оглохнуть.

Борис с трудом разбирал шепот Витьки, но в этот час мысли мальчиков были настолько близки, что он угадывал и те слова, которые не мог расслышать, и отвечал правильно.

— Я не просплю, — бубнил он в ответ. — А ты приготовил грузила? Возьми хотя бы дробинок у отца, мы их расплющим, а то будет лески сносить. В устье Медынки должно здорово клевать. В прошлый выходной Сашка Пахомов вот такую щуку там поймал.

Борис показал в темноте, какая была рыба.

Потом мальчики замолчали, но еще долго не могли уснуть. То один, то другой поднимались они на своей лежанке и трогали ржавую консервную банку с червями, которая стояла у них в ногах: было приятно лишний раз убедиться, что все предусмотрено и готово к завтрашнему дню.

Поздно ночью легковая машина, пробиравшаяся по улице, засыпанной доменным шлаком, осветила на мгновение за кустами акации две лежащие белые фигуры, закутанные в простыни.

Первым проснулся Борис. Солнце еще не взошло. В тишине утра отчетливо слышался топот прокатных станов на заводе. Борис толкнул Витьку.

— Вставай, пора, — сказал он.

Витька приподнялся и снова повалился на подушку.

— Вставай, Витька, — сказал Борис. — Что ты, не можешь проснуться?

Он говорил громко, позевывая, мычащим голосом и поглядывал на небо, определяя погоду.