Фарт - [20]

Ему порассказали множество таких преданий, но каждый рассказчик советовал еще повидаться со стариками, которые знали еще более удивительные вещи, и обещал достать роман графа Салиаса, где все было изложено гораздо подробнее.

Чем объяснить такое внимание к истории своего города, удивлялся Муравьев. Ему казалось странным, что в наши дни в индустриальном городе так велик интерес к давно прошедшим временам. Может быть, здесь жизнь так скудна, что о настоящем и рассказать нечего?

Вскоре ему достали роман графа Салиаса. Книга эта была изъята из библиотек, как и все прочие бульварные произведения, и поэтому страницы ее были так зачитаны, что рассыпались от неосторожного прикосновения. Муравьев в несколько вечеров прочел эту городскую реликвию и нашел, что почти все легенды, слышанные им изустно, в той или иной мере изложены здесь. И тогда Муравьев решил, что письменная, хотя и романтизированная, история является для Косьвы городской достопримечательностью — такой же, какой были, например, серные бани в Тифлисе или «Миллиошка» в Нижнем Новгороде.

Он поделился однажды этим соображением с Подпаловым, но Иннокентий Филиппович запротестовал:

— Не думаю, чтобы сие было так просто. Вы, молодежь, любите выносить простые и почти соломоновы решения. Не так это просто, дорогой мой.

— Бросьте, Иннокентий Филиппович, дело такое пустое, что тумана здесь не наведешь, — сказал Муравьев.

— Mon dieu, вы меня удивляете. В городе существуют исторические традиции мастерства, многолетняя производственная слава, — как с этим не считаться? Косьвинцы сравнивают свое настоящее с далеким прошлым, и это наполняет их гордостью и чувством собственного достоинства. — Подпалов многозначительно поднял указательный палец и потряс им. — Нужно быть местным уроженцем, Константин Дмитриевич, чтобы все это понять.

— Вы серьезно? — спросил Муравьев.

Ему столь высокие чувства были непонятны.

Он родился в Москве, на Пятницкой, и хотя в дальнейшем, в самостоятельные годы, ему немало времени пришлось провести в маленьких, захудалых заводских поселках и городках, но то столичное превосходство, даже некоторая презрительность и надменность, какие можно заметить у многих москвичей, киевлян или тбилисцев, когда они попадают в районную гостиницу, где к постельному белью не дают полотенца, навсегда сохранились в Муравьеве.

Здесь, в Косьве, Муравьев чувствовал себя так, точно он снизошел до этого маленького, никому не известного городка, где люди мелко плавают, и его смешила любовь жителей к собственной истории и возмущали безобразные недостатки, которых так много было в городе.

Бревенчатые дома с прокопченными в заводском дыму срубами, бесконечные леса, старинные заводы, стоящие на берегу прудов, исторические легенды, наконец, само название города — все это напоминало ему старый, демидовский Урал, уральские заводские поселки и города — Салду, Кушву, Лысьву, Сосьву и другие. Все эти поселения были весьма романтичны, но казались ему не особенно приспособленными для жизни. Но Косьва находилась почти в центре России!

По утрам жителей города будил пастуший рожок. Худой босоногий старик в брезентовом плаще трубил в него, проходя по безлюдным и спящим улицам. По семичасовому гудку на улицу выходили люди первой смены; шли домохозяйки на базар; пожарный в полном обмундировании поливал из пожарной кишки мостовую перед пожарной частью.

Днем по улицам бродили куры и козы, толпился изнывающий от жары деревенский народ, гремели колхозные телеги, и агрономы верхами съезжались к районному земельному отделу.

Вечерами и ночью невидимые сторожа стучали в разных углах города унылыми трещотками. В городе в эти часы было тихо и темно. Лето было сухое, знойное, кругом горели леса, в воздухе пахло гарью, и дым висел над деревянными одноэтажными домами. Из темных переулков доносились звуки гармоники. В той стороне, где находился завод, небо всегда было красное, низкое и беззвездное.

Вечерами под выходные дни по улицам шагали охотники со своими сосредоточенными собаками. А в парке до двух часов ночи гуляла молодежь.

Улицы города упирались в лес. Новые улицы возникали среди леса.

Железнодорожная магистраль проходила в двадцати пяти километрах от города. Телефон здесь в те годы был индукторный, и на двести шестьдесят два абонента городской сети приходилось пять подстанций — городская, леспромхоза и три заводских, и при разговоре всегда был слышен в трубке гул многих голосов. Здесь не было ни театра, ни извозчиков, как во многих маленьких городах. Кинокартины показывали старые, давно сошедшие со столичных экранов. В ресторане нужно было полтора часа ждать заказанного обеда, потому что даже суп готовили в маленьких кастрюльках, так как обедающих было очень мало. Чай подавали без блюдечек, а над буфетной стойкой — очевидно, для красоты — гирляндой висели начищенные подстаканники. В магазинах подолгу не было пробочников, мужских носков, расчесок или чайных стаканов, потому что торгующие организации забывали вовремя выписывать товары со складов. Иногда из продажи исчезало вдруг пшено или сахар, и, когда появлялось вновь, ребятишки и женщины бежали по улицам с неистовыми криками: «Пшено дают!» — и после стояли в очереди, хотя, появившись, пшено восстанавливалось надолго.