Фарт - [18]

Шрифт
Интервал

— Ничего лучшего не придумала? — спросил Севастьянов, и в голосе его послышались презрительные нотки. — Ты бы посмотрела на себя, как ты переменилась! Откуда только взялись твоя теперешняя улыбка, голос? Тьфу-у!

Тогда Катенька рассвирепела:

— Ничего не переменилась. Выросла я, вот и все! А ты как был пень деревенский, так пнем и остался.

— И в деревне я пнем не был, а здесь, на заводе, и подавно не пень. Я — сталевар, и тебе это известно.

— Не нравится, что я расту…

— Растешь-то, да не в ту сторону. Ты что, актриса какая-нибудь или ты заводская работница?

Но они перестали понимать друг друга. Как-то Севастьянов зашел в партком к Лукину и рассказал ему о своих столкновениях с женой. Лукин выслушал его, покачал головой.

— Многое, конечно, зависит от характера человека, от его душевных качеств, — сказал он. — Но многое зависит и от обстановки, в которой живет человек, от окружающей среды, от общественных отношений. Не поздно ли ты хватился, товарищ Севастьянов?

— Хватился, может, и поздно, да ведь семейные дела, товарищ Лукин, — как о них сразу побежишь докладывать?

— А кто виноват, по-твоему, что Катенька твоя так вознеслась? Она сама или еще кто-нибудь?

— Да захвалили ее, ясная вещь. Захвалили, товарищ Лукин! Ведь какая была девка!..

— Может, и так, а все же, скажу тебе, в первую голову она сама виновата. Будь она строже к себе, самокритичнее, она держалась бы скромней. Была бы более стойкой. Конечно, я понимаю, немного найдешь таких идеальных личностей, у которых от непомерных почестей не закружится голова. Значит, не менее Севастьяновой виноваты и те, кто ее превозносил. Верно?

— Верно-то верно, да сейчас мне от этого не легче.

Лукин вздохнул, снова покачал головой.

— Ох, будет у нас драка, — сказал он. — Будет драка!..

ГЛАВА VII

В доме приезжих, где поселился Муравьев, было по-холостяцки неуютно. Двери всех комнат выходили в один большой коридор, и по нему до поздней ночи взад и вперед топали постояльцы. Жили здесь по-гостиничному — не распаковывая чемоданов. Комната у Муравьева была хорошая — большая и светлая, но он тоже жил в ней, не разобрав своего чемодана, и шкаф и письменный стол, находившиеся в ней, оставались пустыми, храня в себе свои, вероятно неискоренимые, нежилые запахи. Муравьев надеялся переселиться к кому-нибудь в семью, чтобы по вечерам не испытывать одиночества. Он боялся одиночества, из-за этого никогда не любил ездить в командировки, а если приходилось ездить, целый день проводил на людях и к себе в гостиничный номер возвращался только ночевать. В Косьве ему предстояло жить долго, и он не хотел себя чувствовать командировочным. Наверно, и другие жильцы дома приезжих мечтали о том же.

С утра Муравьев уходил на завод, возвращался поздно вечером, иногда ночью и ложился спать. Случалось, он спал днем, а работал ночью, с третьей сменой. Завтракал он в цеховом буфете, обедал в заводской столовой, чаще всего и ужинал там, лишь иногда покупал в магазине еду и пил чай у себя в комнате. В доме приезжих в кипятильнике всегда была горячая вода.

Как-то вечером, после работы, Муравьев решил пойти в городской парк и поужинать там в летнем ресторанчике. Он стоял посреди комнаты в рубашке, выпростанной поверх брюк, и оснащал запонками свежую. В дверь его комнаты постучали.

— Войдите, — крикнул Муравьев, не думая, что к нему может явиться посетитель, для приема которого он не совсем готов.

В комнату вошел главный инженер.

Иннокентий Филиппович Подпалов был человеком общительным, любителем выпить, закусить. Он обладал весьма умеренным чувством юмора, но так же, как зачастую человек, совершенно не имеющий слуха, любит петь, так и он по временам испытывал непреодолимую потребность пошутить и блеснуть остроумным замечанием. Поэтому в свободные часы Подпалов очень страдал от недостатка собеседников.

Войдя в комнату, он приветственно поднял руку и сказал:

— Привет новому отшельнику!

Несколько смутившись, Муравьев заправил рубашку в брюки и подумал, что не ошибся: этот человек, как он и предполагал, прочит его в собутыльники.

— Добро пожаловать, гой еси! — в тон Подпалову ответил Муравьев.

— Устраиваетесь понемножку? Ну и отлично! — сказал Подпалов, хотя Муравьев не устраивался, а переодевался. Покряхтывая, Иннокентий Филиппович уселся на стул. — Я работал в Юзовке с неким инженером Муравьевым, с доменщиком. Это не родственник ваш?

— Муравьевых много на свете. Был, например, Муравьев-Вешатель, но был и Муравьев-Апостол. — Эту фразу Муравьев любил говорить при знакомстве. — Доменщиков в нашей семье не было.

— А позвольте спросить, — прищурив глаз, произнес Подпалов, — какой из названных Муравьевых ваш родственник — вешатель или апостол?

Муравьев улыбнулся:

— Ни тот, ни другой. Я — человек пролетарского происхождения. Мой родитель работал токарем у Бромлея.

— Ах, так! — сказал Подпалов. — Тогда, рабочий класс, необходимо выпить.

Он вытащил из кармана бутылку водки и, встряхивая ее, добавил:

— Роскошь, «Лориган-Коти», наилучший прохладительный напиток в жаркую погоду! S’il vous plaît!

Еще при встрече у директора Муравьев заметил привычку Подпалова щеголять французскими выражениями. Но даже это не могло его поколебать.


Еще от автора Александр Григорьевич Письменный
Рукотворное море

В книге А. Письменного (1909—1971) «Рукотворное море» собраны произведения писателя, отражающие дух времени начиная с первых пятилеток и до послевоенных лет. В центре внимания писателя — человеческие отношения, возмужание и становление героя в трудовых или военных буднях.


Ничего особенного не случилось

В этой книге известного советского прозаика Александра Письменного, скончавшегося четыре года назад, произведения, созданные как в годы первых пятилеток (рассказы «Буровая на море», «На старом заводе», «Повесть о медной руде»), так и в годы Великой Отечественной войны: «Была война», «Ничего особенного не случилось» и др.Книга воспитывает в молодом поколении гордость за дело, совершенное старшим поколением.Автор предисловия писатель Виталий Василевский.


Рекомендуем почитать
Любовь последняя...

Писатель Гавриил Федотов живет в Пензе. В разных издательствах страны (Пенза, Саратов, Москва) вышли его книги: сборники рассказов «Счастье матери», «Приметы времени», «Открытые двери», повести «Подруги» и «Одиннадцать», сборники повестей и рассказов «Друзья», «Бедовая», «Новый человек», «Близко к сердцу» и др. Повести «В тылу», «Тарас Харитонов» и «Любовь последняя…» различны по сюжету, но все они объединяются одной темой — темой труда, одним героем — человеком труда. Писатель ведет своего героя от понимания мира к ответственности за мир Правдиво, с художественной достоверностью показывая воздействие труда на формирование характера, писатель убеждает, как это важно, когда человеческое взросление проходит в труде. Высокую оценку повестям этой книги дал известный советский писатель Ефим Пермитин.


Осеннее равноденствие. Час судьбы

Новый роман талантливого прозаика Витаутаса Бубниса «Осеннее равноденствие» — о современной женщине. «Час судьбы» — многоплановое произведение. В событиях, связанных с крестьянской семьей Йотаутов, — отражение сложной жизни Литвы в период становления Советской власти. «Если у дерева подрубить корни, оно засохнет» — так говорит о необходимости возвращения в отчий дом главный герой романа — художник Саулюс Йотаута. Потому что отчий дом для него — это и родной очаг, и новая Литва.


Звездный цвет: Повести, рассказы и публицистика

В сборник вошли лучшие произведения Б. Лавренева — рассказы и публицистика. Острый сюжет, самобытные героические характеры, рожденные революционной эпохой, предельная искренность и чистота отличают творчество замечательного советского писателя. Книга снабжена предисловием известного критика Е. Д. Суркова.


Тайна Сорни-най

В книгу лауреата Государственной премии РСФСР им. М. Горького Ю. Шесталова пошли широко известные повести «Когда качало меня солнце», «Сначала была сказка», «Тайна Сорни-най».Художнический почерк писателя своеобразен: проза то переходит в стихи, то переливается в сказку, легенду; древнее сказание соседствует с публицистически страстным монологом. С присущим ему лиризмом, философским восприятием мира рассказывает автор о своем древнем народе, его духовной красоте. В произведениях Ю. Шесталова народность чувствований и взглядов удачно сочетается с самой горячей современностью.


Один из рассказов про Кожахметова

«Старый Кенжеке держался как глава большого рода, созвавший на пир сотни людей. И не дымный зал гостиницы «Москва» был перед ним, а просторная долина, заполненная всадниками на быстрых скакунах, девушками в длинных, до пят, розовых платьях, женщинами в белоснежных головных уборах…».


Российские фантасмагории

Русская советская проза 20-30-х годов.Москва: Автор, 1992 г.