Фарт - [182]

Татьяна Андреевна спускалась на гидрометрический мостик, висящий над рекой на крепких канатах, измеряла температуру, определяла скорость течения, исследовала мутность воды, характер наносов. Затем она шла к будке лимниграфа, снимала его показания, проверяла работу водомерных постов. Посторонний человек нашел бы однообразным ее ежедневный труд. Но Татьяна Андреевна каждый раз находила что-нибудь новое в жизни реки, бурной и неугомонной. Поэтому в ее представлении вчерашний день никак не походил на день сегодняшний.

С водомерных постов по нескольку раз в день она получала результаты наблюдений, записи лимниграфа, обрабатывала их. В восемь утра и в восемь вечера ежедневно, из месяца в месяц, летом и зимой, весной и осенью, в бурю и в метели, в дождь и в снег, она сама проводила исследования реки, в редкие дни передоверяя свои обязанности дежурному наблюдателю. У выхода из ущелья проектировалось строительство крупной гидроэлектростанции, и в задачу Татьяны Андреевны входили специальные исследования, имевшие большое значение.

В промежутках между практической работой и наблюдениями Татьяна Андреевна писала кандидатскую диссертацию.

По вечерам сотрудники станции, свободные от дежурства, собирались в большой комнате внизу, называвшейся кают-компанией. Так прозвал эту общую комнату Гвоздырьков, сохранивший после давней работы на пристанских складах пристрастие ко всему морскому. Он вообще любил вставлять в свою речь замысловатые, тяжеловесные слова. Он говорил, например, не «содействовать», а «споспешествовать», не «книжка», а «книжица», не «видеть», а «лицезреть». Или, например, он вычитал где-то слово «тератологический» и вставлял его теперь где надо и где не надо. Авдюхов подсмеивался над Петром Петровичем и говорил, что он впутывает в свою речь тяжеловесные слова с такой же целью, с какой в старинные времена артиллеристы подмешивали к пороху камфару, ртуть или нашатырь — «для грома».

В кают-компании стояла самодельная радиола — итог трехмесячного вдохновения Авдюхова — и старое расстроенное пианино «Красный Октябрь», некогда полученное станцией от главного управления в премию за отличную работу. Здесь вывешивались приказы начальника станции и недельные расписания дежурства. Здесь стояли библиотечные шкафы с книгами, которыми ведала Грушецкая. На круглом столике лежали газеты и журналы, в том числе потрепанный комплект журнала «Солнце России» за 1912 год; кто-то из сотрудников купил его в городе на барахолке и выложил для общего пользования.

Женщины по вечерам занимались в кают-компании рукоделием. Вернее, рукодельничали Гвоздырькова и Грушецкая, Татьяна Андреевна ни шить, ни кроить, ни вышивать не умела. Чаще всего, сидя за большим столом, она читала, а когда решала и сама приняться за какую-нибудь блузку или скатерку, Грушецкая с деланным испугом кричала:

— Татьяна Андреевна, голубчик, к чему эти шадости? Оставьте, оставьте, вы испортите!

Интересничая, Грушецкая всегда говорила в нос, точно у нее был сильный насморк.

— Да, да, положите, Татьяна Андреевна. Вденьте лучше нитку в иголку, — подхватывала тотчас Валентина Денисовна.

У Татьяны Андреевны были острое зрение и твердая рука, и нитку в иглу она вдевала великолепно.

Наблюдатели Пучков и Меликидзе, молодые здоровые парни, студенты-заочники, играли в кают-компании в шахматы, и внешний мир тогда переставал существовать для них.

Авдюхов бренчал на расстроенном пианино. Мотив он всегда подбирал жалостливый и упрямо выстукивал его двумя пальцами в дрожащих, минорных тонах; странным казалось, что из-под таких неуклюжих, грубых рук возникают легкие, душещипательные звуки.

— Да перестаньте нас мучить, Николай Степанович! До каких пор можно терпеть? — кричал кто-нибудь, не выдержав музыкальной пытки.

Авдюхов не спорил. Он покорно закрывал пианино, пересаживался к радиоле и начинал ловить заграничную музыку. А так как, поймав одну передачу, он тотчас начинал ловить другую, то пытка звуками продолжалась с прежней силой, и его только просили уменьшить громкость.

Иногда на гидрометеостанцию забредал Сергей Порфирьевич Вараксин, главный инженер рудника. Тогда Авдюхов переставал терзать своих товарищей музыкой и составлялась пулька в преферанс.

Иногда всей компанией, оставив на станции дежурных наблюдателей, ездили на цинковый рудник во Дворец культуры. Грузовую машину присылал за ними главный инженер.

Жизнь на станции шла тихо, размеренно, день за днем, месяц за месяцем. Проходило лето, кончалась осень, наступала зима. Тогда снегом заносило дом до крыши, наглухо заметало дорогу, и, если снегоочистители не справлялись, сотрудники станции неделями сидели отрезанные от внешнего мира. Зимой в доме было холодно и неприютно, большие печи в круглых железных кожухах, как ни топи, не могли нагреть дом. Весной и осенью дорога иной раз раскисала, летом случались осыпи и завалы, и тогда тоже надолго прерывалась колесная связь с внешним миром. С переменой времен года менялся характер наблюдений, в зависимости от погоды трудней или легче было работать на метеорологической площадке или на водомерном мостике, но в общем работа оставалась одинаковой. Все так же дул в ущелье, как в трубе, колючий ветер и на дне ущелья ревела и мчалась по камням бешеная река.